И вскоре по возвращении мы узнали, что привезли из Праги то, о чем просили. Мы привезли Марго.

У Дины Рубиной есть маленькая книжка, как она говорит в предисловии, «из остатков и обрезков». Но это ее писательские обрезки, отходы производства. А я тут нашла коробочку…

Толстенная пачка отпечатанных еще с пленки, «завалявшихся» фотографий: частью не особенно удачных, ненужных фотоопытов, неприглянувшихся вариантов, непригодившихся дубликатов, а то и просто вытащенных однажды из альбомов, чтобы кому-то показать, да так и не вернувшихся на место по моей безалаберности и забывчивости.

Может быть, именно из-за этой небольшой части заблудших овечек я не захотела выбросить все остальное. Случайно уцелевшие осколки бытия. Неценные. Те, что первыми забываются за ненадобностью. Да уже забылись!

Они вообще случайно попали на пленку.

Случайно.

Я с невероятным трепетом отношусь к этому слову. Я убеждена, что Вселенная появилась в результате случайности, властной даже над Всевышним. Сами мы всего лишь суть результат случайной группировки атомов. То, что в случайном (!) порядке сложено сейчас в этой коробочке, которую я случайно (!) открыла именно сейчас, может быть, сообщит мне нечто важное? Что там у меня, в очистках яблок, в обрезках постсоветской, но прецифровой эпохи? Страшновато начинать, но попробую. Честное слово, прямо сейчас начну таскать одну за одной, вслепую, из ящика, и записывать впечатления.

Хвать… О Господи, а ведь это Флоренция, апрель 1996. Хотя улочка совершенно безликая, круто поворачивающая, теплые желтые стены в три этажа, яркое солнце из-за угла, ставни на окнах, слева накренился припаркованный мотоцикл, справа темного дерева дверь с полукруглой аркой и маленькой плоской ступенькой. Я сама не думала, что помню эту ступеньку, а тем более, что я ее сфотографировала: именно тут я полчаса рыдала, потому что во Флоренции мы с Ленькой впервые по-настоящему поругались. Чуть не разбежались прямо там! Не помню, из-за чего. Не помню, как помирились. Ничего я не помню! Но точно: вот на этой самой ступенечке, на границе света и тени, справа от меня горячей от солнышка, гладкой и ласковой, я сидела, рыдая, а Леонид бегал взад-вперед по кривой желтой улочке, искривив физиономию…

Хвать… Годичной давности Гошка, очень лохматая, за поеданием хлопьев. Нос тут такой длинный, совершенно ленькин! Восемь фотографий про лохматость и поедание хлопьев! Это меня одолел приступ влюбленности в ребенка.

Гило67 под снегом зимой 1992—1993. Жесткий темно-зеленый кустарник в белом воротнике. Белые хрустальные стебли камышового вида. Согнутая лоза. Белый газон. Зеркально-мокрый асфальт.

У меня на кухне весной 2004. Бабушка и Гошка. Гошка стоит на табуретке перед раковиной, замотанная в фартук: собирается мыть посуду. Что-то выясняет у бабушки. Бабушка смеется. Ближняя к объективу рука у нее мокрая.

21 февраля 2002. Подготовка к Пуриму68, еще-не-четырнадцатилетняя Гунька изображает, вроде бы, проститутку. На ней черное полупрозрачное платье в блестках, черная горжетка, черные сетчатые колготки, серебряные босоножки и сумочка, и невозможной яркости лиловый парик из фольги. Стоит боком, упираясь ладонью в стену, морда у нее почти печальная от пересмеха. Выросла же она с тех пор.

Теперь анфас. Рука на бедре, плечо вперед, только на руке почему-то красная бисерная фенечка.