Курой знал это племя, малочисленное, но влиятельное. Аристократия. Вот откуда высокий лоб и пальцы, не загубленные мытарствами кочевой мужской жизни. Среди сынов племени Атта были и в Афганистане заметные люди. Туркмен, не воинственных, находившихся здесь всегда в меньшинстве, а потому не составлявших конкуренции другим этническим группам, брали в свое окружение местные князья. Были они у северных, стоявших вокруг профессора Раббани, были и у генерала Дустума, и в Герате тоже. Были и в Мосуле, и в Мешхеде, и в Пешаваре – разнесло их по дворцам, выстроенным на дуге, очерченной вокруг злополучного афганского королевства.

– Про племя Атта люди мне давно говорили, что лучше ходить в их родственниках, чем во врагах, но попасть в родственники проще, чем во враги, – добавил Горец. Весь путь понимания, который сейчас проходил полковник, он уже проделал раньше, когда один из знающих людей посоветовал ему направиться со своим вопросом к туркмену, болтающемуся в Ходже без видимого дела.

– Ведь верно говорят. Меня же следователь допрашивал, у следователя жена, у жены соседка, а соседки сын и есть мой родственник. Вот вы разведка, разведка, а я скажу: разведсеть против бабьей почты – что ишак против верблюда. Колдобин, змея, меня КНБ сдал, потому что он у них хорошие деньги получает. А плохие разве бывают? Они ему за пагубное пристрастие платят. В Москве статьями сколько заработаешь?

– Сколько?

– Ай, я считал, что ли? Я с русским уже к Кушке подошел, к пропускному пункту Имам-Назар. Меня господин Гарик, посол талибский в Пакистане, самолично до границы довез. Потому что хороший он человек, господин Гарик, и племя мое уважает, – Чары хитро ухмыльнулся: – Я для змеи Колдобина все сделал. Я по таким местам прошел, что никаким его покровителям ашхабадским не снилось там ходить, а как на КПП встали, смотрю – глаз у меня наметанный, как у старого портного, – пропускают пакистанцев группой. А я их в лицо знаю, я их до того в Кандагаре видел. А одного вспомнил еще с Пешавара, когда я по Пакистану ходил…

– А зачем ходил, уважаемый?

– К родственникам. Волка ноги кормят. Что на одном месте сидеть? Жизнь – птица. Парит, парит, а потом все одно на землю. В небе кто из мертвецов смог остаться, а?

Курою представилась чайка. Он вспомнил этих шумных и сердитых птиц, он видел их на чужом море, белом от прибрежной пены. Чайки парили над волнами и ныркали вдруг хищными клювами под воду. И так все время, и морю не хватало рыбы, чтобы насытить их безмерный голод, злой и черный, как вспученный чаячий глаз. Как их крик.

– На холодной воде тоже бывал, Чары?

Туркмен не оценил вопроса. Он склонил голову набок и уставился на полковника черным немигающим глазом. «Далекая чайка над морем войны». Афганец подумал о Миронове. Кто бы ни был этот Чары, русский полковник найдет способ использовать плута в своих колдовских играх. Курой кивнул головой, и Чары продолжил рассказ:

– Я подошел ближе, а они дают туркменские паспорта пограничникам. То есть под моим гербом – в Ашхабад. Для того Туркменбаши и открыл консульства у талибов в Герате и Мазари-Шарифе. По дипломатическому каналу опий гоняли, мне точно известно. Только русские меня с таким знанием взашей из всех редакций.

– Про дипломатов с опиумом и мы давно знаем. Афганский продукт и Европа любит. Тем и живем, – грустно согласился полковник.

– Ай, верно говорите, устат. Я про Ашхабадский воздушный порт столько знаю… Я бы всех, кто там пенку снимает, и Сердара первого усадил бы… Фактами… Только не нужно никому… Но на то дипломаты и есть, чтобы прилюдно постыдное делать, – Чары осекся, увидев усмешку на губах хозяина. Он вспомнил, что если бы не опий, не пережила бы армия Масуда столько зим, – да, лихое дело. А тут другое. Зачем чужие, туркменские паспорта, дипломатам? Вот я, любопытный чурка, всему ответы ищу. Пошел сперва к господину Гари́ку. Господин Гарик ко мне большую симпатию имеет…