– Почему так, уважаемый? – Курой снова усмехнулся. Если уж хвастается здесь, в стане северных, этот чудак или наглец дружбой среди талибов, то выбор его верен: господин Гари́к, умеренный, разумный посредник, служит не худшей рекомендацией.

– Я хитрый, но честный. Как Пророк повелел. Я самый истинный мусульманин.

Тут уж улыбнулся и Горец. Кое-что он уже разузнал о туркмене, из чего сделал вывод, что в вольном отношении к Корану у них больше сходства, чем расхождений.

– Только ишак я. Сорок пять лет прожил, а ишаком остался. Стал ишаком, дети – они что, ишаки, что ли? Сказал мне господин Гарик, что лучше тут не лезть, что Туркменбаши паспортами платит арабским друзьям за счета в надежных банках, за их услуги. Но язык мой – беда моя, и жажда журналистская правды. (Тут уж и сам туркмен усмехнулся.) Я Колдобину возьми и скажи: давай статью писать. Такой фугас рванет… Все рассказал ему, змею! Хорошо, говорит, молодец, Чары, мы с тобой такую бомбу водородную хлопнем! Наказал мне: «Ты здесь погоди, порасспрашивай. Второй раз через кордон зачем ходить… А я, говорит, пока в Москву быстрым бесом, дела скину спешные, и как раз выйдем с тобой на самой первой полосе. Денег с тобой заработаем маленько-маленько, Чары!» Так и сказал. А я еще упрямился: что еще там расспрашивать, все и так расспрошено! Но русский змей хитрый, он спорить не стал, знал, с каким ишаком связался. Так он мне красавицу-узбечку подложил. Ай, запал я на нее, а он и отъехал. Я на КПП пошел, там меня пограничники в яму. Людей в яме много, весело сидели. Били не сильно, щадили, только есть совсем не давали. Кроху хлеба и глоток воды на день. Да что рассказывать, он знает, – туркмен указал на Горца. Тот закатил глаза к небу так, что можно было испугаться, не выкатятся ли они из глазниц. Чары остался доволен произведенным, по его мнению, эффектом и продолжил:

– Офицер добрый попался. Через пять дней, когда звезды близкими стали, что хоть ногтем выковыривай, он меня отпустил. У них-то глаз наметан: по числу ребер, которые видны, определяют, сколько еще голодный протянет. Рентгена не надо. Как нижнее ребро высохнет от пустоты в желудке, как оттопырится – пора могилу копать, значит. А я похудел быстро, от усталости, что ли, или от нетерпения. Все помощи ждал-ждал от змеи Колдобина. А офицер говорит: хватит, мил человек, тебе «голодное ребро» уже дыбом стало. Иди отсюда, горемыка, нам тут сейчас трупы без надобности. И отпустили меня.

– А почему денег сразу не дал?

– А как дать? Узбечка все высосала. Даже деньги! Сердце туркмена – большое сердце. Больше чем кошелек. А с малым рублем в чем убедишь? Там у поста каэнбэшники стоят туркменские и указывают, кого в яму, а кого дальше. Колдобин прошел, шепнул, и Чары – на похудание. Чары как отпустил офицер, он на радостях побежал через Мары, а там его, барана, ишака, уже за загривок всей пятерней и взяли. Змей мое сообщение не в редакцию, а в туркменский КНБ отправил. Мне секретарь тогдашнего министра сам рассказал. Колдобину за это квартиру новую в Москве помогли купить. Вот сколько денег за одного туркменского барана. Потом много об этом Колдобине от своих разузнал… А если не верит мне устат, – Чары вдруг повернулся к Горцу, – я знаю, где искать.

– Долго в зиндане держали? – словно не расслышав последних слов, поинтересовался Курой. По крайней мере это проверить еще недавно было бы совсем не сложно. Еще недавно, еще несколько дней назад – совсем не сложно.

– Один день. В тюрьме день равен ночи, белое – черному. Думал, не выпустят. А вот жена вытащила, как коренной зуб клещами выдернула. Что я без нее? Хотя и с ней что?