– Скажи мне тогда, путник. Скажи то, зачем привел тебя сюда мой Горец. У серебряной луны времени больше, чем у золотой падающей звезды, – полковник провел огромной ладонью в воздухе, зачерпнув неба и опустив его горсть до самой земли.

– Это верно, верно, устат. Луна светит отраженным светом. Журналист – та же луна. Чем ночь чернее, тем она ярче. Если солнце есть, – Чары отставил пиалу. – О журналистах я все знаю. Все знаю. Плохо дело у вашего Кеглера. Хуже, чем у кролика, поверившего удаву.

Курой удивленно вскинул брови. Он поймал себя на том, что совершенно не представляет себе, как выглядит этот Кеглер. Черный он, белый, твердый, как орех, или ломкий, как хворостина.

– Что могло с ним случиться? Ты знаешь его? Его пути знаешь?

Лицо Чары вмиг приобрело детское выражение растерянности и испуга. Словно вот-вот, и он расплачется.

– Где видел? Зачем видел? Чары – какой человек? Маленький человек. Вы, устат, уважаемый человек, что вам мое слово? Пух, а не слово!

Курой понял, что обидел гостя. Это было правильно – обидеться. Молодец. Чей бы ты шпион ни был, а молодец. Только плевать сейчас мне на твои обиды.

– Я не знаком с тобой, уважаемый Чары. Ты путник издалека, а память дороги едва ли не весомее памяти лет. Не держи на нас обиды за торопливость, недостойную пыли на твоих сапогах, – Курой выразительно прицелился глазом в дырку в носке, – но ты застал наш край в тяжелый день. Как хорошо говорят русские, на вдохе…

– Сочный лист не гонит ветер. Ветер гонит сухой лист. Что гнало бы меня вдаль от родных мест, если бы не своя беда?

– Чужая беда как чужая жена. Да к тому же не листу решать, какой его ветер гонит, куда гонит. Согласен?

Гостя удовлетворил ответ. Черточка обиды, опустившая кончики губ, исчезла с его лица. Он потянулся к пиале. Горец огладил короткую, не растущую в длину бороду, и кашлянул. Четвертый сын Пророка сдал экзамен, он снова доставил удовольствие Горцу. Но теперь пришел черед говорить о деле.

– Наш гость уверяет – нет здесь москвича. Если есть, то в Герате его искать.

– В Герате? В Герат сейчас без друзей не ходят, – усомнился Курой.

– Верно, верно. Без друзей, – оживился Чары, – я врать не буду, таким уважаемым людям зачем врать? Кеглера я не знаю, что за человек. Может, он орел, а не человек, а может, мышь. Но второго, кто с ним шел, ох как я знаю. Змея, змея холодная. Самая опасная, поверь мне, уважаемый. А если не веришь, то прогони меня лучше с глаз своих, как самого ничтожного из людей.

– А кто второй? – сперва не понял полковник.

– Колдобин. Второй – Колдобин, – возмутился Чары, как будто его собеседник обязан был знать этого Колдобина, – Колдобин хуже змеи. Если Кеглер с ним, темное за ними дело. Просто так не поедут. А еще вернее, обманул злодей вашего простака. Обманул, как меня.

– Чары был в Герате с этим Колдобиным, – Горец помог начавшему соловеть полковнику. Времени с туркменом в Ходже он успел провести не много, но уже, казалось, все знал о жизни ходкого человечка, совмещавшего неусидчивость скитальца с пристальной пронзительностью рыночного философа.

– Да, с Колдобиным, змеем. Из Туркмении ходили с ним через талибские земли. Три года назад был. Этот змей меня туркменам сдал. Шесть месяцев в КНБ сидел я. Еле расплевался.

Шрам на смуглой, только подернувшейся неглубокими морщинками коже почернел.

– Откуда знаете, что он сдал? Зачем ему?

– Ай, откуда! Туркмения что, Швеция или Америка? Я сам раньше в органах работал, у меня там кумы да родственники. Я из племени Атта, я вам из спальни Туркменбаши узнаю, на каком боку он сегодня спит.