Он пощупал железо ладонью. Теплое, почти горячее. Почему-то вспомнилась Маша.

Из багажника донесся голос известного журналиста Колдобина. Паша заглянул в небо. Оно было желто-розовым. И плотным, как тело. Погрезилось, что это огромная женская грудь прикоснулась к земле за горизонтом. Не хотелось отрываться от этой груди взглядом. И уж тем паче уступать женское небо Колдобину…

Полчаса ожидания давно миновали, а из багажника Кеглера выпускать не торопились. Сперва его подбрасывало на ухабах, потом машина долго стояла – тогда становилось особенно душно и тревожно, и Паша то и дело, изловчаясь в изгибах тела, вглядывался в циферблат часов, включал подсветку. На стекло крупной каплей несколько раз скатывался с кончика носа пот. Затем снова поехали, самое малое час без остановок. Паша стучал что есть силы в перегородку, отделяющую багажник от салона. Ему казалось, что от ненавистного Колдобина его отделяла лишь спинка сиденья. Но, судя по всему, в проем был вмонтирован чуть ли не бронещит – и ладони, и кулак Паша отбил довольно скоро, а ногой в согбенном его положении сочно приложиться не выходило. «Сука, Колдобин, мстишь! Антисемит проклятый!» – кипел Паша в бессильной ярости.

Потом его охватила апатия. Ноги устали, икру то и дело сводило, воздуха в легких стало недоставать. Он дышал тяжело, как выброшенная на берег рыба. «Ничего, ничего, ничего. Считай, ты на тренировке подводников. В подлодке каждый день такое, – какое-то время старался утешить себя он, но этой игры хватило не надолго, и остаток пути до следующей остановки Кеглера сквозь кумар дурноты связывала с реальностью лишь одна поэтическая ниточка:

Машина замерла и долго не трогалась. Потом Паша услышал голоса.

«Сейчас, сейчас, – сказал он себе, – спокойно. Сразу не бей. Сразу слабо выйдет, руки-то как затекли. Выжди, чтобы уж вполную…»

Багажник открыли, в глаза брызнул острыми осколками свет. Коробки, баулы, подпирающие тело, исчезли, и оно распласталось бессильно по багажнику, голова и руки вывалились наружу.

«Только не бей сразу. Подкопи…»

Чьи-то руки подхватили его, вытащили наружу, посадили на землю. Подул ветер. Паша облизал губы. На них солеными кристалликами налип песок. Вокруг стояли люди, но ни Колдобина, ни памирца среди них не было. Лица людей были черны. Паша постарался подняться. Со второго разу получилось.

– Обкурился, а! – ткнул в него пальчиком тот, что стоял ближе, и захохотал. Другие тоже принялись смеяться. Паша ударил весельчака ногой. Нога ощущалась свалянной из ваты, но расслабленная ступня смачно чмокнула прямо в пах, и насмешник с клекотом, подавившись слюной, рухнул Паше под ноги. Душе наступило облегчение. Еще бы до Колдобина так дотянуться – и жизнь, оказывается, удалась. Вот те и Волга.

Люди вокруг повели себя странно. Они принялись указывать на корчащегося в муках сотоварища и хохотать от души, подзадоривая друг друга. Казалось, до Кеглера им не было дела. Наконец, пострадавший перестал стонать и присел на корточки. Пашу, ожидавшего драки, поразило, что он снова улыбался. «Может, здесь принято так здороваться? Так подходите, я каждому раздам», – подбадривал он себя.

– Ай, молодец! Ай, богатырь! Здоровый жеребец и в узде копытом бьет, – одобрили люди.

– Где Колдобин? Сука!

– Зачем ругаешься? Хороший человек, а сквернословишь, – люди снова засмеялись. Пашу вдруг схватили с боков за руки, развернули споро и со всего маху швырнули головой о джип. Кеглер сразу потерял сознание, но для порядка его вновь развернули, прислонили к двери и с размаху ударили в пах.