– Хватит. Понесли. Ему еще протокол подписывать, – приказал уже без всяких смешков человек, вышедший из-за машины, и Кеглера потащили в дом, на котором висела табличка «Марыйский районный отдел Комитета национальной безопасности».

Кеглер очнулся в тёмной комнате. Он не мог разобрать, где там потолок, где пол. Потом понял, что сидит на стуле в несколько странном положении – ноги перекинуты через спинку сверху, а голова болтается внизу. Он попробовал изменить положение, но руки оказались прикованными наручниками к спинке. Тело затекло, голова ощутимо болела, в ней что-то неприятно подрагивало, как желвачок под кожей. Паше стало страшно. Он пару раз бывал по пьянке в околотке, однажды, когда его дружку молоденький мент дал пинка под зад, Паша выбил тому зуб – после этого его сильно били, сломали нос, но то дела обычные, московские, с кем не бывало. «Там» всё ясно, «там» своя двоичная логика. Здесь – нет ничего, кроме солёного песка на зубах. Здесь нет даже Колдобина. Тем временем Григорий Колдобин как раз принимал душ в ашхабадской гостинице «Анкара». На границе Узбекистана с Туркменией они с памирцем пересели в другой чёрный джип. Первый увёз в багажнике дурня из Москвы в направлении Мары, а этот повёз известного журналиста в сторону столицы нейтральной республики. В гостинице к его приезду были готовы, милая голубоглазая девочка-красавочка назвала его по имени-отчеству и отдала ключи.

– Тот же, что в прошлый раз, Григорий Валерьевич?

– Наденька, – Колдобин придержал в своей руке прохладную ладонь, передающую ключ, – Наденька, где тут таких светлооких выращивают, а?

Девушка потупила глазки:

– Вы приезжайте поскорее ещё, я вам расскажу.

– Так я только приехал. А ты, Наденька, мне ещё в тот раз обещала…

– Уже Ораз Сарыевич звонил, о вас справлялся…

– Хорошо, наверное, хорошо. Эх, где ж тут у вас голубоглазых выращивают… Теперь не отвертишься от ответа, Наденька…

Если бы Кеглер видел Григория Валерьевича в холле гостиницы «Анкара», он, наверное, не узнал бы в этом женском угоднике тонкогубого сноба, знакомого ему под именем Колдобин. Но у Кеглера не было никакой возможности наблюдать ни за тем, как его коллега кокетничает с девицей, ни тем более за тем, как он устраивается в номере, приводит себя в порядок перед важной встречей. За Кеглером пришли два одинаковых человека, молча подняли его стул и унесли вместе с телом. Оба были коренасты, у обоих топорщились короткие чёрные усики, обоих отличали продолговатые, похожие на финики, головы. При взгляде снизу вверх, то есть именно так, как мог наблюдать их Кеглер, они казались персонажами из детского спектакля. Паша даже несколько успокоился. Знакомый бизнесмен, из тех ранних, кто повидал разных рэкетиров да бандюков, как-то объяснил Паше правду познанной им жизни: если сразу не убивают, то уже не убьют. Значит, нужен. Дальше торгуйся. Тут уж от тебя всё зависит. Если себя проторгуешь – уже сам виноват.

Близнецы тащили Пашу по лестнице вверх, и на каждой ступеньке его голова «встряхивалась», как бутон пиона на ослабевшем стебле – будто цветок этот кто-то нёс бутоном вниз, в задумчивости размахивая букетом. Наконец, стул с Кеглером опустили на пол.

– Зачем в наши края, добрый человек, пожаловал? – обратился к Паше голос сверху. Пашу порадовало, что этот голос легко выговаривал русские слова, сминая в них лишь окончания, как гильзы папирос. Поди, золотыми зубами. Обладателя голоса Кеглер увидеть не мог, как ни старался наклонить шею к груди.

– Артык, поверни этого заблудшего ишака лицом ко мне.