– Так ты зловонный дух? Да?

– Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, – хохотнул голос снизу.

– А тебя можно изгнать?

– Только попробуй. Рискуешь остаться без кишечника. Или преобретешь недержание.

– А хотя бы договориться?

– Это другое дело.

– Так как тебя звать? А то Матшишкапеу как-то… язык сломаешь.

– Тогда зови меня просто Киш. Сокращение слова «кишечник».

– Кыш, Киш!

– Ага. Разбежался. Тупо и не смешно. – Проворчал голос снизу.

– Но почему я? Почему это произошло именно со мной? – Лицо Саши исказилось, сморщилось и задрожало.

– Почем я знаю. У Бога странное чувство юмора. Вот ты думаешь, зачем человек живет?

– Чтобы… – Нахмурившись, как над уравнением с дробями задумался Саша: – Да откуда я знаю. – Пожал он плечами и махнул рукой.

– Чтобы заполнить и опорожнить кишечник. Все остальное от лукавого.

– Опять шутишь что ли?

– Это не я шучу. Это творец. У него патологически скатологическое чуство юмора.

– Теперь жди беды и исторички, – обреченно вздохнул Саша.

– Можешь расслабиться и вернуться к уравнениям и трансформерам. Клянусь Осирисом, Булгакова струхнула и засунула свой язык глубоко в…

Перебивая рокот Киша, в дверь настойчиво позвонили. Саша замер и уставился на входную дверь.

– А вот и она! – Саша замер и оглянулся в сторону входной двери.

Опять грянул звонок. Саша сорвался в коридор и остановился у входной двери:

– Кто?

– Дед Пыхто! – Раздался раздраженный голос Елизаветы Николаевны. Саша отпер дверь. – Заснул что ли? – Прихожая зашуршала пузатыми пакетами-майками «Магнита».

– Домашку делал. – Саша боялся, что Киш ворвется в разговор и начнет скатологочески юморить.

– Что случилось? – Елизавета Николаевна подозрительно всмотрелась в бледное лицо Саши.

– Уравнения с дробями… – Саша покосился на домашний телефон.

Жарило и томило как в сухой парилке. Горячий воздух загустел и остекленел. Подковой нависла брюхатая ливнем туча и сжала бледную голубизну.

Саша сидел в бочке, высунув голову из воды. Мать корячилась на огуречной грядке. Затаив дыхание, Саша ждал, когда крадущийся плавунец схватит водомерку.

Обернувшись, Саша разинул рот и вытаращился на окно домика. Туда влетел искрящийся голубым светом шар. А из окна Лобода послала к черту любовь. Старенький радиоприемник в домике подавился помехами и заскрежетал. Глухо хлопнуло. Лобода осеклась. Из окна заструлися дым. По трепещущей занавеске пополз огонь.

Мать вскрикнула и всплеснула руками. Забежав в домик, она сдернула с дивана покрывало и накинулась с ним на огонь.

– Сгорит шале! – Выпуская пузыри, булькнул Киш.

Расставив ноги, Саша поднатужился. Глубокая темная воронка затянула в себя водомерку, плавунца и травинки. Когда вода стала Саше по пояс, он выбрался из бочки и быстро в раскачку пошлепал в дом. Вздувшийся живот колыхался.

В коридоре и комнате хозяйничал и клубился дым. Хрипло дыша и кашляя, мать суматошно била по огню покрывалом, выгоняя из комнаты. Но огонь ускользал и разрастался.

– Уходи! – Закричала Елизавета Николаевна на Сашу.

– Посторонись, – нахмурился Саша.

Повернувшись спиной к весело трещавшему огню, Саша приспустил плавки и, согнув колени, уперся в них ладонями. Мать шарахнулась в сторону и прикрылась тлеющим дырявым покрывалом.

Бурная струя воды с ревом обрушилась на огонь. Он сердито зашипел и погас. Саша подтянул плавки и огляделся. Со стены из черного прямоугольника на него сдвинул брови угрюмый бородатый ратник в шлеме из бронзовых чешуек.

Мать порывисто прижала Сашу к себе. Ее потряхивало:

– Больше так не делай.

– Но…

– Не надо больше так! – Она тряхнула Сашу за плечи и, нагнувшись, посмотрела в лицо. – Хорошо?