— И что сделал твой отец?

— Пытался поговорить и всё исправить. Исправить её. Когда она поняла, что он её не бросит, стала наглеть и водить мужиков прямо домой. Тогда ещё бизнес отца только-только набирал оборот, он всё время пропадал на работе. И я насмотрелся всякого. А ей было всё равно.

Игнат стиснул зубы, я обняла его и поцеловала в щёку.

Я не представляла, как сильно это сказалось на нём. Ребёнок ждал от мамы тепла, любви и понимания. Она — островок спокойствия, самое родное и понятное в новом, порой непростом мире. Игнат тянулся к ней — в голосе до сих пор обида — хотел того же, чего хотят все мальчишки. И не понимал, что с ним не так, почему мама так себя ведёт.

А она, видимо, проверяла Петра Алексеевича на прочность, забив на чувства ребёнка.

Может, и вправду не представляла, что это такое — любить.

Мы ещё немного поговорили с Игнатом об этом. Ему было очень сложно говорить о таких личных вещах, глубоких, ещё ноющих на погоду шрамах. Я безумно ценила его доверие.

Потом разговор зашёл о моей маме. Он посадил меня рядом, обнял, перебирал волосы, успокаивал. Он всегда со вниманием относился к моему горю, к моим проблемам, и к маленьким радостям — тоже.

Что же случилось?

С ним.

С нами.

Выходки матери повлияли на него так сильно, травма забралась так глубоко, что он невольно повторил её действия?

«Шлюха…»

До сих пор не по себе от слов Петра Алексеевича.

«Проще было закрыться… Сделать вид, что ничего не произошло. Но разве себя обманешь?»

Он смог открыться отцу для которого измены — болезненная тема, но меня пытался убедить в своей жестокости?

Почему?

Мы были так близки…

«Он просто больной человек. А ты не доктор, чтобы лечить…»

Я не смотрела на это с такой точки зрения. Двоякое послевкусие после разговора с Петром Алексеевичем, с одной стороны он хотел меня успокоить, с другой заставил чувствовать себя виноватой. Ведь как можно бросить в беде близкого человека?

Я соглашалась на «и в горе и в радости», я не хотела только ту сказку, что была до свадьбы, была готова к трудностям.

К нищете, к болезням, возможно, даже к нервным срывам…

Но измена?

«…даже если с ним что-то случится…»

Разве я могу позволить ему что-то с собой сделать?

Разве… у Игната правда могут быть такие мысли?

Сердце начинает нещадно ныть.

Разве моя гордость может стоить нашей любви?

А его жизни?

Но я не представляю, как с ним дальше жить. Всё так сложно, мамочка…

Если бы он не врал долго, если бы не посмел взять Алину прямо на нашей свадьбе, если бы не выкидыш, если бы не жестокость в больнице, если бы не взгляд жгучий, пробирающий до костей, кидающий в лицо: «А чё такого?».

Вот уеду я. Прямо сейчас уеду. И что-то случится. А я даже не попыталась разобраться. Как дальше жить?

Я ведь… люблю его.

Сердце кровью обливается.

Скрипит дверь. В очередной раз непрошенный гость. Поднимаю взгляд. Игнат.

— Родители уехали. Тебе сделать чаю, может? Или будешь спать?

— Уже?

— Полчаса прошло. Заходили узнать, как у нас дела.

Я киваю и отвожу от него взгляд. Снова нечаянно фокусируюсь на листках. Становится ещё больнее.

Игнат вдруг кидается ко мне. В ноги. Он тоже выглядит измождённым. Не должна его жалеть, знаю, но сердцу не прикажешь. Оно, даже раненое, не понимает. В чёрных глазах, в которых некогда плескалась горячая тьма, сейчас стоят слёзы.

— Ты рассказал ему, — выдыхаю.

— Он проклинал меня, — Игнат всхлипывает. Наблюдать за ним тяжело. Никогда его не видела таким. Никогда.

— Он сказал мне то, что частично должен был сказать ты.

Раньше я бы запустила пальцы в его волосы, погладила по щеке, постаралась успокоить.

Любимому человеку плохо — разве можно оставаться безучастной?