Она мне как сестра. И хоть мы одногодки — младшенькая. Такая, блин, раздражающая, которая перетянула на себя всё внимание матери, испортила детство своими орами, которую втайне ненавидишь, но всё равно — семья.

Родных братьев или сестёр у меня не было.

Поэтому да, она милая, милая, а нахуй послать может, когда надо.

А мало ли как дальше судьба сложится? Терять тыл — да ну нафиг.

А потом Игнат всё больше стал занимать мои мысли. Хоть я и нашла себе здесь папика, его руки, его грязные слова, всё это меня не отпускало.

— Ёбаная шлюха. Шваль. Ты просто падаль, знаешь? — плевал мне на лицо, кончал мне на лицо, бил членом и ладонью по лицу. Возбуждает до одури. Лера никогда не поймёт, какого это. Самые смачные плюсы Игната проходят мимо неё. — Страхолюдина… Просто ходячее сборище дырок для общего пользования. Ходячее предоставление услуг, не так ли? Ну, давай, скажи, кто ты?

— Шлюха, — выдохнула. — Твоя сучка.

— Для чего?

— Чтобы ты… пользовался мной. Трахал, — усмешка, — когда и куда хочешь.

— Радуйся, что у меня на тебя вообще встаёт, — продолжил оскорблять. — Этот твой лягушачий рот — члену удобно, а целовать было бы мерзко. Волосы я бы сбрил вообще. Солома.

Хлёстко несколько раз ударил и насадил на член.

Мне нравилось.

В унижении что-то было. Но он ведь и вправду так думал. Что я уродина. Поэтому перекрасила волосы, сделала стрижку, сменила стиль.

Мне хотелось нравиться ему по-настоящему, возбуждать больше, перетягивать на себя всё внимание.

Заполучить его себе.

И уже плевать.

Плевать на всё.

Я не перед чем не остановлюсь.

13. Глава 13

Когда уходит Пётр Алексеевич, я ещё несколько мгновений сижу на кровати неподвижно. Вспоминается один из откровенных разговоров с Игнатом…

После нежного, трепетного секса мы не легли спать, почему-то обоих тянуло на разговоры. Шторы были открыты, в окно светила огромная, красноватая луна. Игнат, встрёпанный и ещё разгорячённый, сидел на подоконнике с обнажённым торсом, по которому стекала капелька пота.

Я закусила губу. Сама сидела на кровати в лёгком полупрозрачном халатике.

— По крайней мере, ты знаешь, что такое любящая мать, Лер, — говорил с нарочитой мягкостью в хрипловатом голосе. — Ты будешь помнить много хорошего, правда?

— Да.

— Моя жива, конечно, но… Не почувствовала она, что такое быть матерью. Сама признавалась в этом много раз. Отец рассказывал — зашёл в детскую, а она стоит над моей кроваткой — мне и года нет — и спрашивает его: «Это точно мой сын?». Папа, конечно, подтвердил. А она…

— Что?

— Она такая: «Почему я ничего не чувствую тогда?».

Я помяла ткань в тонких пальцах и предположила:

— Может быть, послеродовая депрессия? Такое бывает.

— Да, тридцать лет прошло, а она всё никак не прошла. Всё так же ничего не чувствует, — в его чёрных глазах мелькнуло что-то странное. — У неё сердца нет, Лера.

Я поднялась, подошла к нему и запустила пальцы в волосы. Игнат прикрыл глаза и потянулся за рукой, словно отзывчивый кот. Сердце замерло от трогательности момента.

— Это в любом случае не твоя вина, слышишь? Она просто такой человек. Может быть, даже больна и вправду. Я слышала… это похоже на социопатию.

— Учитывая, что она стала выкидывать дальше… — он переводит взгляд в окно. — Изменяла отцу сначала тайно. Потом он узнал, что шлялась и по своим друзьям и по его. С некоторыми даже была на оргиях.

Меня передёрнуло.

— Да, а ты как думала? — он улыбнулся. — Два человека в постели. В браке. В своей квартире. Большинство пресыщается и хочет больше. Больше мест, больше людей, больше поз…

— Не говори мне о таком, — поморщилась.

В ответ Игнат усмехнулся и поцеловал меня в макушку.