Ещё чуть-чуть осталось…

Документы из прикроватной тумбочки. Конверт с деньгами, которые сунули мне на похоронах папы его сослуживцы. Ключи от папиного дома из ключницы в прихожей. Итого: два чемодана,полупустая сумка с косметикой и средствами гигиены, сумочка с телефоном и кошельком… Всё?

Да плевать! Сейчас плевать.

Обувь!

Хватаю пару туфель и босоножки. Трамбую всё это дело в сумку с косметикой и тихонечко приоткрываю входную дверь.

Сомнений нет никаких. Ни малейших. Есть страх. Перед неизведанным, перед новой жизнью, перед тем, кого я оставляю позади.

Умру, но не вернусь! Хоть полы, хоть туалеты, мыть буду, а к нему не вернусь! Ни за что!

Сбегаю по ступенькам, волоча на себе свои скромные пожитки, которые уже два этажа спустя мне не кажутся скромными, и, только толкнув двери подъезда, начинаю понимать, насколько же меня убирает сегодняшний день. Даже не морально. Физически убирает. Меня всю колотит. Ноги то и дело норовят подкоситься, в них какая-то болезненная слабость и какое-то покалывание. Руки одеревенели от сумок и чемоданов. Дышится как загнанной лошади — тяжело, жадно, громко. Перед глазами всё странно расплывается. Жесть какая-то!

Хочется куда-то присесть, хотя бы к чему-нибудь привалиться спиной, но мне нельзя! В любой момент может выйти Миша, а за этим может последовать всё что угодно. Я должна убраться хотя бы от этого дома. Я просто обязана найти в себе силы и вызвать себе такси, хотя бы к другому дому, не говоря уже о кафешках на бульваре, которых валом за нашим домом, через дорогу.

— Давай, давай, — подбадриваю себя, часто и шумно дыша, — Топаем в… в счастливое и светлое.

4. Глава 4

Солнце припекает затылок так, что хоть воду на голову лей. Вроде и остановка с навесом, а упрямое солнце всё равно светит не в ту сторону.

Сама виновата. У папы в доме, что, воды нет, что ли? Зачем из такси вышла на остановке? Да, пить хотелось до одури. Язык еле ворочался. Казалось, вообще к нёбу прилип. Намертво. Тоже мне, цаца, королева. Из-под крана бы нахлебалась. Да и машину не обязательно было отпускать. Купила бы воды и доехала до дома спокойно.

Сижу с полуторалитровой бутылкой воды и медленно стекаю в босоножки. Как представлю, что сейчас нужно будет вставать и тащить свои вещи через дорогу, а там ещё и пройти две улицы, завернуть в наш переулок… Ой, папочка… Что же я так отупела без тебя, а?

— Олька! Олька Власова?

Галлюцинации? Вообще, не удивляюсь.

— Ну ты чё? — незнакомый женский голос раздаётся непозволительно близко. Ещё и со спины.

Кажется, рано для солнечного удара и глюков.

Оборачиваюсь, чудом увернувшись от женской ножки, обтянутой белыми лосинами, и возмущённо выдыхаю:

— Какого чёрта?

— Ольчик, ты чего? — щурится черноволосая девушка, перемахнувшая через лавку на остановке и усевшаяся рядом со мной. — Милка! Ну? Вересова.

— Мила?

Мне требуется некоторое время на сравнительный анализ между образом моей бывшей одноклассницы и образом той, что так невозмутимо решила составить мне компанию.

— Дылда? — зачем-то уточняю, едва отыскав сходство с той длинной и худющей шпалой, с которой сдружилась в последние школьные годы. — Ой… прости!

— Да ладно тебе. — фыркает та. — Ты как тут? Ты как вообще? Слышала про твоего отца, Оль… Соболезную.

— Да… Спасибо.

Ком подкатывает к горлу. Не жаловаться же на свою жизнь, в самом деле?

Делаю очередной глоток воды, пытаясь разбавить неловкость хоть чем-то, а у самой снова эмоции бушуют.

Вот, спрашивается, почему мне стыдно и неловко? Почему я не могу сказать, что мой мужик оказался конченым уродом, с которым я порвала и от которого везу свои вещички, м? Почему стыдно мне? Да не должно же так быть!