– И, конечно же, то, что он набросился на тебя с кулаками, никак не связано с твоими словами, сказанными в присутствии всей съемочной группы: мол, его игра – это «жалкий сраный позор где-то на уровне борца сумо»; так, что ли?

– Фи, как грубо! – лицемерно упрекнул ее Деннингс, принимая из ее рук стакан с джином и тоником. – Моя дорогая, мне еще позволительно разбрасываться словами вроде «сраный», но такое никак не пристало любимице всей Америки. Но теперь скажи мне, как ты поживаешь, моя маленькая танцующая и поющая звездочка?

Крис в ответ лишь пожала плечами и печально улыбнулась. Сложив руки, она облокотилась на стойку бара.

– Ну, давай, детка, расскажи мне, отчего ты такая хмурая?

– Не знаю.

– Признайся дядюшке.

– Черт, пожалуй, я тоже выпью. – Крис резко выпрямилась и потянулась за бутылкой водки и стаканом.

– Отлично! Превосходная идея! Ну, так что у тебя, бесценная? Что стряслось?

– Ты когда-нибудь думаешь о смерти? – спросила Крис.

Деннингс нахмурился:

– Ты сказала «о смерти»?

– Да, о ней. Ты когда-нибудь задумывался о том, что это такое? Что это значит? – Она плеснула в стакан водки.

– Нет, киска, не думаю! – не без раздражения ответил Деннингс. – Зачем мне о ней думать, если я и так умираю! С какой стати говорить о смерти? Господи, зачем?

Крис пожала плечами и бросила в стакан кубик льда.

– Не знаю. Я думала об этом все утро. Вернее, даже не думала, а… Мне это приснилось перед тем, как я проснулась. Меня даже прошиб холодный пот, Бёрк. До меня со всей ясностью дошло, что это такое. Конец. Бёрк, долбаный конец, как будто я никогда раньше не знала, что люди смертны! – Она отвела взгляд и покачала головой. – Господи, как же мне было страшно! Мне казалось, будто я падаю с этой гребаной планеты и лечу со скоростью сто пятьдесят миллионов миль в час!

Крис поднесла к губам стакан.

– Думаю, этот я выпью не разбавляя, – пробормотала она и сделала глоток.

– Все это чушь! – фыркнул Деннингс. – Смерть – это успокоение.

Крис опустила стакан.

– Не для меня.

– Человек продолжает жить в своих творениях или в детях.

– Чушь! Мои дети – это не я.

– Да, слава богу. Одного больше чем достаточно.

Держа стакан на уровне талии, Крис подалась вперед. На ее хорошеньком личике застыло страдальческое выражение.

– Нет, ты подумай об этом, Бёрк! Небытие! Причем навеки, навсегда и…

– Заткнись! Прекрати это слюнтяйство! Лучше подумай о том, как лучше продемонстрировать им свое роскошное длинноногое тело и накрашенное личико на факультетском чаепитии на следующей неделе! Вдруг эти священники утешат тебя. – Деннингс со стуком поставил стакан на барную стойку. – Еще!

– Думаешь, я не знала, что они пьют?

– Ты глупа, – проворчал режиссер.

Крис пристально посмотрела на него. Похоже, он приблизился к точке невозврата. Или же она действительно задела потаенный нерв?

– Они сами ходят на исповедь? – спросила она.

– Кто?

– Священники.

– Откуда мне знать?! – вспылил Деннингс.

– Разве не ты сам мне как-то рассказывал, что учился на…

Деннингс не дал ей договорить. Шлепнув ладонью по стойке, он пронзительно крикнул:

– Где моя, мать твою, выпивка?

– Может, лучше кофе?

– Не будь занудой, крошка! Я хочу выпить!

– Я налью тебе кофе.

– Не вредничай, киска, – неожиданно слащаво засюсюкал Деннингс. – Всего один стаканчик на дорожку, прошу тебя!

– Разве ты не за рулем?

– Это ужасно, моя милая. Правда. Совершенно не в твоем духе. – Приняв обиженный вид, режиссер подтолкнул к ней стакан. – Сострадание должно идти от души! – с пафосом произнес он. – И да прольется оно с небес благословенным сухим джином «Гордонс», так что давай наливай, и я потопаю, честно тебе обещаю.