Конечно, если ось еще цела.
Ты б уменьшался медленно – не то что
Взмыл в облака – и всё: стена, обрыв.
А так – изрыто губчатое время
Отвесными провалами – во мне
Самой их несколько. Землетрясенье
В сравнении со скоростью – ничто.
И все же лошади быстрей моторов,
Не говоря о том, что симпатичней;
Хоть медленнее ездили на них,
Зато гораздо больше успевали:
Неспешный путь необходим для мысли,
Которая сама – лишь только путь.
К тому же никакая быстрота
Не заменяет ритма, на который
Нанизан мир, как на шампур – шашлык.
А ритм живет в копытах, кастаньетах,
Любовниках, волнах, ветвях и прочем,
Но если сильно увеличить скорость —
Тогда он убивает сам себя.
Поэтому ты не получишь писем,
Войдя в отель, – о том, что стало жарко,
Однако же простуда не проходит,
О том, что, как всегда, имеет ценность
Лишь тот пейзаж, в котором скрыта боль,
Что босоножки порвались, малина
Созрела, сигареты на исходе,
И что желанье получает силу,
Лишь только обретая направленье,
Не ранее, – и я не получу
Отчета о дорожных приключеньях,
Язвительных портретов, опасений
Сойти с ума от глупости соседа —
И краткой просьбы поберечь себя.
Хоть сами по себе не важны письма,
Но строчек набегающие волны
Слагают ритм: прилив – отлив – прилив.
А нет его – и жизнь пересыхает
И обнажает с трещинами дно.
Чем больше разговоров и событий
Вкруг нас кипит – тем глубже расставанье —
Ни расстоянье, ни, тем паче, сроки
Здесь не играют роли. Потому,
Вернувшись, ты найдешь меня в ушелье
Таком глубоком, – что не извлечешь,
Пока не крикнешь слов из арсенала,
Которого стыдится молвь дневная
И презирает письменная речь.
Пустырник
Неистовый синий пустырник на жгучем ветру,
Скажи мне словами простыми, когда я умру,
На эти кусты земляники, в траву-лебеду
Поникну, закроюсь, как книга, усну, упаду?
Запомнит ли, как меня звали, бессолнечный склон? —
Любимый – едва ли… Сильнее любви – только сон,
В котором приснится: мы рядом, хоть так далеки,
И те же ресницы, как птицы, кружат у щеки,
И, страх побеждая, к тому же лицу я прильну, —
Так лютик в слезах, не мигая, глядит на луну.
От тайного жара в земле прорастает зерно,
Но музыки жало над ним уже занесено.
Сильнее любви только сон о любви, только лишь
Наш голос, – ты слышишь, пустырник?! —
а ты говоришь…
Пейзаж с новом и ромашкой
1
На вытертом луговом вельвете
Капли грачей после небесной качки
Расплываются. Ветер
Настраивает свой органчик.
Птицы свили гнезда – леса оглохли.
На воде проступили бурые пятна.
Время кончилось. Первый пух на чертополохе —
Старческий или младенческий – непонятно.
И пространство кончилось. Молчат валуны в крапиве,
Дышит дерево, жук заполз на рубашку.
Отсюда, с холма, лежащий в канаве Иов
Кажется не больше ромашки.
2
Лето клонится, как Пизанская башня,
Но тяжелее, быстрее. Теперь ему важен
Каждый бедный стебель, что целого поля краше.
Видно, только многое потерявший
Начинает видеть подарок в малом —
В завитке тропы, в лепестке завялом,
В капле, свисающей с перевернутой лейки.
Проигравший тысячи начинает считать копейки.
Прокаженный Иов, сидящий в навозной куче,
Радуется очертаньям тучи
И дождю, что прольется не над его полями,
Черепку с водой, где солнце разводит пламя.
Как жена сбежавшая, жизнь оставляет везде улики —
В изумрудной улитке, в луже, в твоей улыбке.
3
Рваные ритмы, разодранные одежды
Строк, свисающие с души,
Распростертой в пыли, черные дыры между
Словами – будто бы наспех сшит
Бурый от высохшей крови, от пепла серый,
Грубый плащ:
Не влезает в классические размеры
Плач.
Прошлое, провалившееся в цезуру —
В пропасть, в дырявый карман, —
Не надставить будущим, не отмыть от бурой
Крови, от серого пепла. – «Обман!» —