«От инея опухли ветви…»
От инея опухли ветви
Кустарника – или от сна,
И масляные пятна света
На льду пролиты. Тишина
Придушенным – как бы в подушку —
Гудением грузовиков
Напугана, дрожит, как кружка,
Зажатая меж берегов.
Снежок, наброшенный для вида,
Задрался – и видна трава,
И солнца о стволы разбита
Бесчувственная голова.
«Слезы вспять не текут. Не отдам…»
Слезы вспять не текут. Не отдам
Адской искры для здравого рая.
Чтобы мне не сгореть, по ночам
Бог тебя у меня отбирает,
Шепчет голосом ветра: «Верну!» —
И выходит на цыпочках;
плечи
Уронив, приникаю к окну. —
Так детей разболевшихся лечат,
Так игрушку из стиснутых рук
Вынимают, склоняясь к постели, —
Словно жизнь; словно жаркий недуг:
Чтобы мы на Отца поглядели.
«Мальчик мой в рубашке голубой…»
Мальчик мой в рубашке голубой,
Старых джинсах, укротитель слова,
Тонкий, будто первый лед, – постой,
Мне тебя, как неба голубого,
Мало – под которым только слух
От меня остался, только зренье,
И пространство согнуто, как лук,
И заострено, трепещет время.
Нет у нас ни завтра, ни вчера,
Общей чашки чаю на рассвете,
На снегу бумажном – след пера,
И до самой смерти – ветер, ветер.
Под окном кусты в одном белье
Сбились – погляди, зима настала.
На двоих одно небытие
Можно натянуть, как одеяло.
Тень
1
Среди зданий, крошащихся, будто зубы,
Среди черного хлеба, остатков супа,
Сигарет, за квартиру и свет квитанций,
Среди желтых снегов, голубиных танцев
На карнизе под порыжелой башней,
Деревянных, зеленых и прочих башлей,
Распускающихся, несмотря на климат,
И гостей, и пола, который вымыт
В воскресенье, обеда, который позже,
Чем на час, не начнется, детей и – Боже! —
Даже внуков, фуршетов, кагора, виски,
Похорон, рождений, родных и близких
(Где их только берут!), и врачей, и нежных
Взглядов прямо в глаза – и пониже, грешных,
Среди ветра, гудящего, словно месса, —
Я есть тень, которая знает место.
2
Все очень просто: сначала те,
Кто тебя породили, извергли горячей лавой,
Застывают в глинистой темноте —
Ты для них уже долго не будешь главной.
Для остальных, естественно, никогда.
Шевелится райское древо на кухонной занавеске:
В окна дует. В ванной течет вода.
Светит чайник – хотя не греет – стеклянным блеском;
Тот, кто может, коснувшись, воскликнуть: «Будь!» —
Чтоб из мрака возникли твоя голова, колени —
Не восклицает. Облака в окне продолжают путь,
Так становишься тенью.
3
Чтобы существовать – мало существовать.
Надо, чтоб кто-нибудь, на ночь или вставая
Поутру, представлял тебя целиком, боясь потерять
Хоть частицу и веря, что ты живая.
Так вода сама по себе – еще не река,
А рекой ее делают берега,
Горстка звуков – еще не слово,
И уж точно не имя – пока услыхать нельзя:
Оживить его могут, произнося,
Только губы Другого.
Но Другой молчит. Может быть, потому,
Что с ним говорят другие.
Только несчастье, как снег, проницая тьму,
Открывает глаза тебе, точно Вию:
Видишь – Тени бормочущий язычок
(Кто отбросил ее – подобрать не смог, —
То ли сердце болит, то ли село солнце),
Возле Тени – торшера горячий круг,
Что очерчен движеньем дрожащих рук, —
Где она спасается. Не спасется.
4
Мимо леса, болота, заброшенных деревень,
Мимо свалки, где роется ветер в куче цветного хлама,
Бог проходит по свету, роняя тень
В виде Адама. —
Беспокойная, ступит на воду – тянет ее глубина,
Глянет в небо – и закрывает очи,
Как она беспомощна; словно изба, темна;
Тусклым окошком теплится в ней вина,
Спать не хочет.
Как она суетлива – вдевает в иголку нить,
Едет в поезде, раскрывает книгу – и все ей мало —
Быть мужчиной, женщиной, модный пиджак носить —
Чтоб забыть,
Кого она потеряла.
5
Чтоб остаться неузнанной, Тень должна
Одеваться ярко, смотреть свысока – короче,