Правда, бесы вьются комарами,
Всё хотят, чтоб я на тебя рассердилась.
Но я вспоминаю твои губы
И завешиваю окно марлей.
Иногда мне кажется, что вокруг так тихо,
Словно что-то стряслось —
то ли поезд сошел с рельсов,
То ли какие-то враги всех завоевали
И ушли… Я сама зарастаю бурьяном,
Как положено после крушенья.
И когда мы в последние дни говорим с тобою,
Он шуршит от ветра – неужели не слышишь?
10
Надо же, какая насмешка:
Я готова быть твоей тенью,
Ты же тени отбрасывать не хочешь.
Или я мало старалась,
Или тот, кто тени своей из-за меня лишился,
Слишком много слез пролил —
И они заслонили мне солнце,
Словно эти облака над покатым полем
Встали после грозы – как морские волны —
Поглотить фараоновы колесницы.
Когда Бог сидел на пустой земле Робинзоном,
Трепеща от любви и разгораясь,
Всё вокруг он склеил, сшил, замесил на страсти,
На страстях, вернее.
Ты же сам повторял мне часто,
Что сильнейшая из них – это жалость.
11
Утром, стоя в траве, побитой градом,
Я гадала, отчего это боль и ревность
Со временем становятся печалью. —
Так вот наши соседи-погорельцы
Который год живут во времянке,
По безденежью сделавшейся вечной.
Когда ты целуешь меня вот так устало,
Вытянувшись рядом,
Но не смешиваясь, как ртуть с водою,
Я смотрю на острое плечо, на живот темный и
впалый,
И одна мне отрада:
Так я мало для тебя значу,
Что тебе-то уж не причиню горя.
Хотя согласись, что это —
Слишком терпкие капли от унынья.
12
Отче наш, иже еси, – а значит,
Был и будешь, – на небесех, конечно,
А не на небе, – да святится
Имя Твоё, которого я не знаю,
Как любая трава, стоящая пред Тобою,
Да приидет – пусть даже меня сжигая —
Царствие Твое, в котором
Лишь любовь и не сгорит, – да будет
Воля Твоя, становясь и моею,
Яко на небеси, где стрижи несутся,
И на земли, пропахшей грозой и мятой, —
Потому что я боюсь мрака.
Хлеб наш насущный,
Любви нашей хлеб – с полынью
И лебедой – дай нам днесь, голодным,
И мне тоже – хоть крошку,
И остави нам долги наши,
Не попомни зла, которое причиняем —
Даже целуя – друг другу,
А я, верно, побольше прочих,
И прости нас, яко же и мы, измучась
От попыток забрать назад, что отдали сами,
Оставляем, вздохнув, должником нашим.
И не введи нас, легких, как сухие листья,
Во искушение, не отпускай надолго
От Себя – но избави… избави… избави…
13
После дождя в небе – виолончели
Долго звучат. В радугу шириною
Промежуток между грозой и грозой, —
встречей и встречей.
Скоро ты уедешь – и радуги мне не хватит.
Не то чтобы три недели
Без тебя не прожить, но маленькая разлука —
Восковая куколка настоящей.
Ты ведь не в первый раз уезжаешь;
Погляди на меня – есть ли дальше страны?
Скажи, вот так, без одежд и вёсел,
Стиснув до боли запястья,
Зажмурясь от страха,
Прижавшись губами,
Качаясь, как после крушения, на обломках, —
Есть ли опасней плаванье, чем друг в друге?
14
Ночью в грозу, как всегда, в поселке
Свет погас. Хорошо, отыскалась свечка,
Привезенная тобой прошлым летом.
Я ее посадила в консервную банку,
И она расцвела. Молнии к ней слетались
Бабочками, а внизу, в картошке,
Серый лягушонок блестел глазами.
Я боюсь темноты (лучше треск и вспышки),
Хотя знаю – кто долго глядит на солнце,
Увидит его черным.
Недаром мудрецы говорили:
Слишком яркий свет грозит тьмою.
Может, и к лучшему, что ты меня не любишь, —
Зато свечка твоя не гаснет,
И я при ней все яснее вижу:
Ни о чем на свете говорить не стоит,
Кроме любви и смерти.
Искушение
Два стула, стол, две чашки с молоком,
Две стопки книг, влетающий бегом
Ребенок – за игрушкой и конфетой,
Скрипение пером на чердаке,
Желтеющее поле вдалеке
И зреющие яблоки – все это —