И очень большое значение имело одно замечание Бориса. Как-то я на его игре вел консультацию и, отвечая на вопрос: «Может ли культура быть товаром?», впал в некоторый пафос. Я же видел, что люди вокруг заворожены, абсолютно точно видел: вот скажу сейчас «Встали и пошли», – и все пойдут… Потом Борис мне сказал, что для него это было, как сошествие Иисуса Христа. Что я тогда говорил конкретно, не помню, но точно такого в игре со мной никогда не было. И это меня переориентировало: я впервые понял, что могу сам игру провести. Я понял, что все это – насчет слуха, зрения, отставания мышления – были мои домыслы…

Заметки эти дались автору с большим трудом; на нелюбовь к письму наложилась первоначально еще не осознаваемая установка сделать их методологически личными, сколь ни странным может показаться и прозвучать такое сочетание. То же самое, но в других словах: заметки эти субъективны, выражают личное видение и понимание обсуждаемого в них, не претендуя на некую общезначимость. Отсюда просьба к возможным читателям: учитывайте это.

1. Логически, а не по времени, первым встал вопрос о смысле обсуждения темы. Мне близко утверждение В. Франкла о том, что смысл не строится, а находится; в него, правда, следует внести поправку – прежде, чем найтись, смысл должен быть как-то, возможно и многими ходами, предзадан, в неявленной форме уже существовать. «Полная» цепочка становления смысла может быть представлена в последовательности уже трех «звеньев». Они суть предыстория, обнаружение и рефлексия с рационализацией. Как только мы лишаемся одного из них, так со смыслом происходит что-то не то. Без предыстории он не имеет своих собственных корней и как чуждый, чужой склонен и стремится, прежде всего, к формальному (вплоть до формалистического) разворачиванию и разработке. Вне нахождения или обнаружения он не имеет качества новизны, есть лишь продолжающийся старый смысл. Вне рефлексии с последующей ее рационалистической проработкой он не передаваем, не транслируется.

Когда в феврале прошлого года в Киеве на II съезде методологов была объявлена тематика следующего, III съезда, то первая моя реакция была достаточно сложной, в ней сошлись, по крайней мере, три версии:

воздействие доклада «индологов», в котором угадывалось нечто стоящее, ранее в нем не охваченное, что побуждало строить «объемлющую рамку»;

определенная неудовлетворенность завышенным удельным весом игр в методологическом движении;

смутное ощущение возможности прорыва – то, что коренится, на мой взгляд, в сути методологического подхода вообще.

Сказанное – было, но куда-то «нырнуло» и на время затаилось, его оказалось недостаточно. Необходим был еще некоторый, но вполне конкретный, рабочий контекст. Таковым оказался грант (от Института человека), замысленный его участниками как сведение счетов, даже расправа с тоталитарным мышлением и сознанием. Участники предстоящей работы были психологами, я же привлечен был ими в качестве методологической службы. Что меня поразило уже в тексте заявки на работу – это синонимия, полное неразличение мышления и сознания, которые выступали как одно и то же. Заработала старая традиция ММК: не различается – надо различать.

Немногое дало обращение к истории вопроса. Вроде бы достаточно отчетливым было различение мышления и сознания у Гегеля (различение логики и феноменологии); весьма вероятно, что глубокие соображения имелись у Фихте в развертывании форм сознания. Это и, бесспорно, еще многое другое требует тщательной и неторопливой проработки. Тем не менее, представление о том, что само различие мышления, мыслительной деятельности, мыследеятельности (порядок не случаен, он выстраивается для методологической постановки вопроса) и сознания не выступало как конструктивный принцип, осталось незыблемым. В этом просто не было необходимости; думаю, что сейчас такая необходимость начинает проявляться.