Скрипят твои сапожки…
А рельсы так похожи
на свежий санный след.
1971
«До краёв был наполнен тобой…»
До краёв был наполнен тобой,
ничего не изведавший злого.
Я не знал, что такое любовь,
я стеснялся красивого слова.
Когда вечер огнями рябел
и кололись насмешливо звёзды,
просто нёс свое сердце тебе,
ты же – шла на свидание просто…
К Волге зимней бежал на заре.
Как дитя, был покорен, послушен.
И казалось – чисты были души,
будто первый снежок в декабре.
Но явилась иная пора,
я-то думал, она – за горами.
В городских коммунальных дворах
тот снежок испылили коврами…
Равнодушно захлопнулась дверь,
и остыли глаза твои, речи…
Мы другие, чужие теперь.
Что ж боимся нечаянной встречи?
Мы поверили: жизнь, мол, права,
не готовим друг к другу побега.
Что же кружится так голова
каждый год от декабрьского снега?..
1971
«Ветер рыхлит дерева…»
Ветер рыхлит дерева,
хлопают ветви крылами.
Что ж это, милая, с нами?
Что ж не отыщем слова?
Здесь же когда-то с тобой
шли по ноябрьской аллее,
шли и надежд не жалели,
сказкой назвали любовь.
Как он, ноябрь, огрубел!..
Свищет безлистая полночь.
Но, как соломинку, «помнишь?»
хочется бросить тебе.
Только слетает «прощай».
Вот и шагов удаленье…
Глухонемые деревья
руки к нам тянут, мыча…
Будто бы знают о том,
что так неискренни речи,
что наши души трепещут,
как две реки подо льдом.
1971
«Светил всю ночь сирени куст…»
Светил всю ночь сирени куст,
молчала узкая дорога.
Был воздух от цветенья густ,
собаки лаяли далёко.
И было мне шестнадцать лет,
я на свиданье шел в кепчонке.
И не было на всей земле
желанней для меня девчонки.
…В глазах твоих огни качались…
Гуляка-кот в саду сновал…
Потом мы два часа прощались,
кружилась сладко голова…
И, руки робкие отняв,
в апрельской той неразберихе
ты ускользала от меня
в сирень и дальше, в домик тихий…
Я шёл с окраины домой,
весь полон радостной тревогой.
И мне кивали головой
фонарь и тополь над дорогой.
Я шёл. Рассвет уж торопился,
и был он непорочно чист.
И образ твой во мне светился,
как куст сирени той в ночи…
Взлетал пушинкой на этаж,
на цыпочках шёл по квартире.
Смотрел в окно на дворик наш,
и был он самым лучшим в мире…
Теперь те синие года
перед глазами – будто пятна.
С тобой любили мы тогда,
но всё ж расстались навсегда
мы незаметно, непонятно…
Но что ж ты даже не кивнула,
сегодня встретившись мельком,
рукою даже не махнула,
засуетилась, ускользнула…
Что стыдного в ушедшем том?..
1971
«По праздникам и просто в будни…»
По праздникам и просто в будни,
в закатный час и поутру
приносят к обелиску люди
цветы, чуть тёплые от рук.
Колонной тихой, пешим ходом
сквозь говор города и гуд
туристы с дальних теплоходов
венки печальные несут.
Они идут светло и грустно –
станицы, сёла, города.
Уложена цветами густо
могила братская всегда.
Цветам и гаснуть, и гореть,
в них чей-то крик и слёзы скрыты…
Но не согреть им, не согреть
седые каменные плиты…
1971
Гагарину
Уже и в мраморе, и в меди
запечатлели облик твой.
Озарены тысячелетья
твоей улыбкой золотой.
Но не для скорбного прощанья,
не сразу, а в большом труде,
построим мы необычайный,
бессмертный памятник тебе.
И дело не в тяжёлой бронзе –
а чтоб жило в нас с ранних лет
твое стремленье к дальним звёздам
и к ближним людям на Земле.
И мы присягу молча дали
своей космической судьбе:
чем ближе мы к планетам дальним,
тем выше памятник тебе.
1971
«Я песнь, как мог, сложил…»
Я песнь, как мог, сложил.
И за неё в ответе.
Узнайте, как я жил
на этом белом свете.
Скажи о том, строка,
кому-то вдруг, случайно, –
что жизнь была строга,
любовь была печальна.
С весны и до весны
бывало нелегко мне.
Но только я не ныл
ни сердцем, ни строкою.
Что жезл судьбины строг,
о том ли мы не знаем?
И сами выбираем