Я грустно улыбнулся, потому что очень хорошо знал этот немудрёный шифр, поскольку сам не раз пользовался им. И – не далее как вчера, но… уже в прошлом году, я произнёс эти слова, но только полностью, ещё до нашей ссоры с Таней, когда помогал ей накрывать на стол и никого из наших друзей ещё не было. «Бета, я тебя люблю…»

Сейчас я произнёс иное.

– Всем общий привет! – сказал я не то воображаемой девушке с парнем с первого этажа, не то своим неизвестно где прикорнувшим – а может, и нет – в это время одноклассникам и низко поклонился, широко разведя в стороны руки, в одной из которых держал сейчас свою шапку. В это время я до противности реально ощутил себя действительно клоуном, стоящим в центре ярко освещённой арены, но всё-таки закончил, по инерции скорее:

– Я пошёл домой, баиньки…

Утро первого дня года выдалось довольно мутное.

И на душе у меня тоже было муторно, как будто бы что-то единственное и очень хорошее, что было в моей жизни, исчезло навсегда.

В размытом сероватом свете всё ещё кружил прошлогодний снежок. Он пах свежо, морозно, яблочно, как Бетина щека, когда я прикасался к ней губами…

* * *

Я задумал написать этот рассказ, почти через тридцать лет, после произошедших в ту далёкую новогоднюю ночь событий. И по какой-то магии чисел это снова оказался год двух десяток 1991й. Если сложить (ничего не переворачивая) две первых и две последующих цифры. Но рассказ у меня как-то не пошёл. И я начал писать его только на следующий год, на берегу изумительно красивого, какого-то изумрудного, залива, с прекрасными высокими прямыми соснами по его берегам, где мы отдыхали там с женой и одиннадцатилетним сыном. И наша вёсельная лодка, на которой мы приплыли на этот остров, привязанная к ивовым ветвям, покачивалась на небольших плавных волнах, превращавших после того, как волна накатывала на берег и отступала вновь, жёлтый песок в тёмно-серый… И почему-то этот контраст жёлтого и тёмно-серого песка напоминал об осени.

«Отчего душе моей сродни пасмурные дни. Отчего люблю песок сыпучий с тёмною полоской у воды. Запах торфа. Дождевые тучи. В дюнах цапли тонкие следы».

Жена загорала на жёлтом песке, прикрыв от солнца широкими полями соломенной шляпы лицо.

Сынишка, с закатанными штанинами, стоя по колено в воде, весьма успешно наловчился дёргать на блесну небольших щук, травянок.

Я сидел под сосной, прислонившись спиной к её сухому шершавому стволу, и писал…

И среди этой дремотной жары набежавший от залива прохладный ветерок и серый песок у уреза воды вдруг очень отчётливо напомнили мне падающий снег. И тот Новый год, двойной десятки – Двуликий Янус, глядящий одновременно и в прошлое и в будущее, и сулящий впереди так много хорошего…

Я ещё не знал тогда, что первая любовь, как правило, трагична. В лучшем случае – печальна. И для того, чтобы не длить печаль, её не надо пытаться удержать.

Я всегда с большой теплотой вспоминаю Бету и с большой грустью – девушку, которую я увидел в ту новогоднюю ночь, за шторой с этой стороны… Жаль только, что я её не знал. И теперь уже, конечно, никогда не узнаю даже имени её…

1992 г., Большой Калей

1994 – 1996 гг., Иркутск

МОРОЗНЫЙ ПОЦЕЛУЙ

– …Нет, не всё равно! Летний и зимний поцелуй – это совсем разные вещи, сударь. Как встреча и расставание.

– ?..

– Поцелуй на морозе… Его ощущаешь, но не чувствуешь.

– Что-то уж слишком мудрёно, мадам.

– Ну, если сказать так: «Морозный поцелуй». Вам понятнее? – Понятнее. Только страшнее, потому что звучит это уже, как поцелуй Смерти.

– Нет, это совсем не так! У Смерти не морозный, а холодный поцелуй… Но в чём-то вы всё же правы. Ведь и в самом деле что-то всякий раз умирает