Он снова стал верить, особенно после того сна, что героизм – превыше всего, что именно героизм помещает человека в глубины истории и сшивает страницы бытия. Только одна мысль его беспокоила: увы, героизм больше сопряжен со смертью, чем с жизнью. Получается то же, что и в христианстве, – пока семя не умрет, не увидит свет новое растение. Как-то один известный журналист сказал такие слова: «Героизм – это род смерти, а не образ жизни».[22]

«И статуи оживают, что говорить о мастерах, чьи руки придавали камню форму жизни…», – подумал профессор. – «Поговори, поговори со мной…» – Он повторял это на всем пути, пока не оказался в том самом парке скульптур, у той самой статуи человека, держащего в руках мраморную, как он сам, книгу. «Поговори со мной», – повторил Андре, уже глядя в его безжизненные глаза.

Ничего необычного не было. Сев на каменные плиты, установленные по периметру постамента, он озадаченно почесал выступившую на лице щетину и закурил сигарету.

– Синьор! – Андре окликнул хромого мужчину – За кого болеете? Ювентус? Наполи? Или, может, за местных?

Мужчина остановился, презрительно взглянул на него и, махнув головой, пошел дальше. Андре не стал его останавливать. Неважно было, кто остановится, главное, чтобы человек был не молодой. Молодые ни черта не знают, – решил он. Ему нужен был тот, кто живет поблизости и знает историю каждого уголка еще до того, как здесь все застроили многоэтажными домами.

– Синьор, синьор! – позвал он еще одного. Этот и не оглянулся.

Писатель пригляделся. За ухом старика был слуховой аппарат телесного цвета.

«То что надо!» – подумал Андре. Он подошел к нему ближе, протянул руку и вежливо пожелал старику доброго утра.

– С добрым? – хмуро ответил старик.

– Что-то случилось?

– Кошка выпрыгнула с балкона. Никак не найду. Соседский мальчик играет солнечным зайчиком, а мне теперь – ищи. В мое время за такое пороли. Хотя, может, не со зла он это сделал. Ну… ну куда мне в мои годы по деревьям лазить? Я ж ее не найду.

– Она сама вернется, зря беспокоитесь.

Старик остановился и задумался.

– Вернется? – спросил он голосом, нашедшим утешение.

– Да, точно вам говорю.

– Хорошо.

– А вы можете мне помочь? – спросил Филлини.

– Могу, – ответил старик.

Андре рассмеялся.

– Но ведь я и не сказал, чего от вас хочу.

– Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе.[23] Особенно помогать людям, – с этим ответом он окончательно ободрился и стал улыбчивее.

Только теперь писатель заметил, что лицо этого человека светлее многих других, что он встречал за свою жизнь. Нет, оно было не молодым, но в нем была ликующая ясность, которой могло позавидовать само солнце.

– Скажите, – не удержавшись, начал профессор, – вы всю жизнь христианин?

– Ну и вопрос. Ну, на моей памяти нет ни одного человека, который бы родился, да сразу стал бы служить свету. Как тебя зовут?

– Андре.

– Идет самая настоящая война, Андре. Путь, которым идет воин, предполагает постоянную готовность к бою. Следовать за Богом человек начинает лишь тогда, когда к нему приходит полное осознание, что он находится на войне; нужно быть решительным и смелым, чтобы не погибнуть, не успев даже вступить в бой. Каждый день я вижу, как свет и тьма вступают в схватку. И так каждый день.

– А как вы решили, что Иисус – Бог? Думаю, вы тоже знаете, что трудные отношения между светом и тьмой можно проследить в любой религии.

– Вот и верьте в свои религии, – рассердился старик. – А я в Бога верю. Никогда не смогут люди понять Бога. Мы лучшее, что у Него есть, Он любит нас, а мы Его ненавидим… Почему же ненавидим? Вот же, наши дела кричат об этом за нас.