– Что же ты с собой делаешь… – сказал ему Андре, но вспомнил, сколько раз ему приходилось с ним говорить на эту тему. – Слушай, Элвис, ты занимал у моей матери деньги?

– У меня ничего нет. Можешь зайти и посмотреть. Квартира пуста. Мне даже жрать нечего.

– Ты понял, о ком я?

– Какая разница? – борясь с похмельем, спросил сосед.

– Разница есть. Ты что, совсем свою голову пропил? Я сын Бертины.

– Бертины? – его глаза оживились и словно выплыли из тумана.

– Вспомнил? Слушай, ты брал у нее деньги? Брал у нее в долг?

– Пришел выбивать долги? Я же сказал, что у меня нет ничего.

– Я пришел не за этим. Просто скажи, сколько ты ей задолжал.

– Много. Мне уже нечего терять, – сказал он с ленивой безнадежностью. – Не помню точно, сколько взял. Честно, не знаю. Если за все время, то где-то пятьсот евро. Да, где-то так. Может, меньше, – сказал Элвис, но по глазам его читалось, что больше.

– Я дам тебе тысячу. Триста оставь себе, набьешь холодильник и приведешь себя в порядок, а остальное вернешь моей матери. Можешь сказать ей, что нашел на улице кошелек или выиграл в карты, – это ты решишь сам. Только не пытайся меня обмануть.

Элвис будто отрезвел. Он протер руки о штанину и даже попытался выпрямиться во весь рост, чтобы достойно показать свою природную склонность к дипломатии. Он слегка скосил голову и произнес:

– На самом деле я должен больше, просто думал, что ты пришел за долгом… поэтому так мало сказал…

– Да? И сколько ты ей должен в самом деле? – Андре взглянул на него со всей строгостью.

Сосед заволновался и почти заикаясь, буркнул:

– Семьсот.

Тут же до него дошло, что ему уже предложили тысячу, а значит, теперь он скажет, что всю сумму нужно вернуть Бертине, а себе ничего не останется. Элвис покраснел от цены собственной ошибки. Он попытался тут же исправить ее, но сам уже не верил в свой успех, однако жадность не позволила ему смолчать.

– То есть, полторы. Полторы тыщи… Прошу… п… прощения, – он постучал пальцем по своей опухшей голове. – Похмелье… с трудом соображаю…

– Ты что, дураком меня выставить пытаешься? – он сделал шаг вперед, борясь с отвращением. – Вот пятьсот – тебе. А эту тысячу – ей. Больше она от тебя и не примет.

– Спасибо, – обрадовался Элвис. Он уже потерял надежду отбить те триста, которые мог потерять по своей глупости, или, быть может, жадности. – Спасибо! Я все верну ей сегодня же!

– Нет, только не сегодня, иначе она все поймет. Я потому и даю их тебе, что от меня она не возьмет. Зайдешь завтра.

– Хорошо, брат… это… спасибо.

Взглянув на часы, Андре спустился вниз. Дверь за ним захлопнулась не сразу. Элвис еще минуту стоял на месте – он никак не мог прийти в себя.

Съемная квартира, в которой жил Костантино, была расположена примерно в километре от дома, где жила его супруга. Комнаты в ней были маленькими, но уютными. Приходилось вносить внушительную плату за аренду, имея собственный дом, но Костантино не терял надежды вернуться в родные стены как можно скорее, поэтому не скупился, решив снять квартиру поближе к семье.

Отец встретил Андре прежде, чем тот успел постучаться в дверь. Костантино увидел его в окно. Именно там, у окна, теперь он проводил большинство свободного от дел времени. Он прекрасно понимал, что совершил не просто ошибку, а предательство. Понимал теперь и то, что уже несет за это наказание, но искренне верил, что всякому наказанию однажды приходит конец, если человек раскаялся в совершенном грехе. Об этом ему много раз говорила сама Бертина, но чувство вины не позволяло Костантино думать о том, последует ли она своим принципам. Но и эту мысль он прогонял, посчитав ее признаком эгоизма, ведь ему первому следует сделать шаг. В признании вины и первом шаге заключается настоящее раскаяние. Оно не только в том, как тяжело человек страдает и как он бьет себя в грудь, посыпая голову пеплом, но в чем-то более приземленном, простом – подойти и посмотреть в глаза человеку, которому ты причинил боль. Он сердился еще и от того, что ничего поделать не мог, кроме как мыслить и страдать. Он будто прибил себя к полу, не мог встать, не мог пойти и что-то изменить, хотя нуждался в этом больше всего.