– Прости, цветы не тебе, – сказал он, добродушно улыбаясь. – И еще прости за то, что я опоздал. Непростое выдалось утро.

– Да, брось ты, это мне? В этой шляпе я по меньшей мере буду похож на Франко Неро![13] Можно, да? – Он робко взял свою новую шляпу, держа ее обеими руками, и на секунду застыл. – Она же такая… Андре, спасибо! Пойдем. Расскажешь за столом, что за непростой у тебя день.

– Не хочу испортить вам аппетит. Лучше расскажу потом.

Маркус с тревогой взглянул на брата. Андре знал этот взгляд с детства: Маркус одаривал им старшего брата, когда подозревал за ним какие-то тайные проделки, которых он так боялся.

– Все в порядке? – спросил Маркус пересохшими губами.

«Да, со мной все хорошо», – ответил старший брат, коротко кивнув.

– Ладно, пойдем за стол. Кстати, от тебя пахнет чем-то паленым. Ты что-то поджег? – Маркус рассмеялся и похлопал брата по плечу, но в тот же миг взволнованно напрягся.

– Да, – ответил Андре. – Поджег кукурузное поле на твоей голове.

Тревога улетучилась, Маркус расхохотался. Смеясь и подшучивая друг над другом, они вошли в крохотный зал, в котором стоял маленький стол. На нем были аккуратно расставлены тарелки, разложены вилки и ножи, а посередине возвышалась большая хрустальная ваза с фруктами. Телевизор был выключен еще с тех пор, как мать с отцом разошлись, и отец переехал в соседний квартал.

– От меня правда пахнет дымом? Все-таки и вещи пропахли…

– Да, слегка. У тебя что, случился пожар?!

– Нет. Я случайно подпалил старый цветок на балконе.

– Опять забыл полить цветы?

– Да, у меня все как обычно. А где мама?

– Она на кухне. Садись, сейчас я ее позову.

– Я сам.

Андре вышел в коридор. Он медленно шел, держа в левой руке букет, а пальцами другой руки касался стен дома, который погружал его в воспоминания. В этом сыром доме прошла только его юность. Дом детства был где-то далеко, почти у самого подножия горы Монблан. О нем трудно было думать, о нем не хотелось вспоминать… и счастье в том доме помнилось совсем смутно. Обходя одну из комнат, он быстро отвел взгляд, но, как и всегда, от собственного воображения отвернуться не удалось: оно выстроило комнату в точности, как есть. С единственной солнечной стороны сырой и угрюмой квартиры под окном стояла пустая детская коляска. Это был самый тихий уголок Вселенной. Андре прибавил шаг, будто на последнем дыхании вынырнув на поверхность воды, жадно и отчаянно глотнул воздух. К счастью, кухня была совсем рядом.

– Здравствуй, мама.

Бертина не слышала сына, она склонилась над раковиной и мыла руки. Он с полминуты стоял молча, и только потом понял, что она уже давно помыла их, но о чем-то задумалась, забыв выключить кран. Одета она была, как всегда, скромно и просто. Такая манера одеваться появилась у нее не с возрастом, она существовала ровно столько, сколько Андре ее помнил. На Бертине было серое платье, поверх которого был надет фартук кремового цвета. Темные каштановые волосы она всегда убирала назад, чтобы они не мешали работать. Карие глаза казались уставшими, они резко выделялись на бледном лице. Руки были худыми, а мускулы, под тоненькой кожей, играли при каждом движении. Она походила на безымянную труженицу, которая никогда не ропщет, не требует и не смеет даже просить сверх того, что ей предложит жизнь.

Мать заметила сына только когда тот шагнул вперед. Ее захлестнула нежность.

– Мама, – с волнением произнес Андре. – Он шагнул к ней, обнял и, подарив цветы, поцеловал в порозовевшие щеки.

Бертина старалась не намочить ему спину, но даже так он чувствовал, как крепко она его обнимает. По его плечам побежали мурашки.