Фронт ушёл далеко. В деревне началась нормальная жизнь стариков, женщин и детей.

А когда мы ехали со стариком домой, мой спутник дядя Федя, мужик он умный и любопытный, он много рассказывал о наших местах. Что у нас так много птицы, зверьков, пташечек всяких. Все оне поют для нас, а мы мало слушали их. А вот лет 100 пройдёт и всего этого будет мало, и тогда начнут ими дорожить, и может даже охранять. А сейчас, видишь, их как много вон, косачей, куропаток, рябчиков, перепёлок. На озере сколько их там сортов: косатые, чирушки, плеханы, гагары, гуси, че́рниди, саксоны, а куликов сколько. А осенью мы много их убиваем. Косачей, куропаток, рябчиков всю зиму ловим в петли и в шатры, а их всё ещё пока много у нас. Да и зверьков много у нас живут: козлы, лисы, зайцы, волки, хорёк-зверок, тормоган, барсук, суслик (кошка), хомяк. Волков надо убивать. А остальные нам не мешают, пусть живут. Вот такие, как козлы, зайцы. У нас есть и лоси, но редко. У нас ещё живут, бывает, лебеди, бухолки, коростели, пигалки. И когда подойдёшь к озеру и прислушаешься к этому крику, подумаешь, вот она жизнь птиц, их радость, стремление вывести своих детей и вскормить их. А мы всё это слушаем и так приятно и весело. И долго можно слушать их пение. А осенью, когда молодые вырастут, оне, все водоплавающие, улетают на юг. А летят с таким шумом, криком, большими табунами. Но казалось, оне не так летят весело, как летят с юга на север. И всё это слушал и думал: и у нас на полях и озёрах тоже все эти птицы есть. Я их видел весной и осенью, когда оне летят. Журавли, лебеди, гуси, казарки – эти летят днем. Всегда смотришь на них и любуешься. А вот казарок так много пролетало с севера на юг, но оне дружно летели дня три, и их уже не увидишь.

А весной как-то я пошёл по опушке леса и нашёл яйцы, сразу у трёх тетерь. Вот их сколько много было у нас на полях. Потом находил у рябчика. У него ряд яйц –15 яйц, потом переложено и ещё ряд яйц. Всего 28 яйц в гнезде.

А вот в Игнашовом болоте я сразу, почти рядом, шесть гнёзд (43 яйца) чернедей. А в Лапином болоте сразу нашёл у четырёх чирушек четыре гнезда, 28 яйц. Ох, а как чаек было много. Оне клались на кочках, на лабзе. Но ворон мало я зорил, плохо лазил по берёзам. И мало охотничал. Но когда женился, отец купил мне ружьё дробовое, 32-й калибр. Я заряжу, пойду в поле, подойду к болоту в лесу, а утки, видно, плавают на чистом месте (на гулы́не). Я сниму с себя всё, потом стреляю, чтобы мне быстрее поймать подстреленных уток, а то оне уплывут в камыш и не найдёшь их. Но немного я убивал их. А вот косача я убил одного на своём веку, заяца одного, курупатка одного и одного хорька поймал в петли (стульчик). А вот зайцов многие мужики ловили тропниками (сети). Расстилали их по полю, а человек 8–12 их загоняли, пугали.

Вот я видел, как Косарев Василий вёз пойманных заяцов целый короб, примерно тридцать штук.

А в апреле 1920 года организовали 20-ти дворки, и собрали от всех семена пшеницы, овёс в один амбар и просортировали и выдавали их обратно хозяину, но только, что он рассеет. А излишки у него, то их отдавали другим бедным сеять, как в долг. А осенью он отдаст этому хозяину.

Летом все, кто остался жив из мужиков, пришли домой и в 1921 году посеяли всяк себе, как и раньше: богатые больше, бедные меньше и хуже обработали землю. Весна была сухая, всходов не было, но на чистых парах взошло, и наросла пшеница, но плохая. А больше всё наросла трава просянка. Зерно её очень маленькое, мелкое, как лебеда, а солома похожа на сено. И у нас на трёх гектарах на парах тоже наросла просянка. Мы её измолотили на своём гувне на ладони лошадями и много. Всю зиму мы её ели. Было всего зерна 80 пудов. Оно осталось, мы её ещё продавали другим. Помню, отец ещё выменял плуг бехорь на просянку, да ещё соломы отдал сколько-то.