Тут отца послали работать в Свердловск, как железнодорожника. Мы – с матерью и бабушкой. Мне стало плохо. Вечером начну молиться богу, а братья смеются надо мной. Мать их бьет, ругает. Оне замолчат. Я опять начинаю и смотрю на них, оне дразнят меня. Сколько не мучился я, всё-таки бросил молиться и читать евангель не стал. Много стало грамотных.

В этом году отец продал землю (пашню). У нас её было 18 десятин. Скопили денег и решили строить новый дом. Без отца продала мама одну лошадь за 47000 рублей колчаковскими деньгами. И гусей продавали по 250 р. за штуку. В это время ещё ходили деньги Керенские по 20, 30, 40 рублей. Оне были целые листы неразрезные, но их уже никто не хотел брать.

А тут на ст. Шумиху приехали солдаты, чехи, которыми командовал в то время Колчак. И начали всех большевиков арестовывать и кое-которых расстреляли. У нас из Хохлов взяли двоих: Махова Фёдора и Смолина Андрея и расстреляли, а всех дезертиров из армии Колчака ловили и драли розгами на сходке. Вот я помню, у нас драли Евстигнеева Ефима, Леонова Кузьму, Евстигнеева Егора.

В то время не было в деревне молодых мужчин. Оне все жили в лесах, в болотах, но мама наняла двух пожилых мужчин, и начали строить нам дом.

А Колчак объявил мобилизацию: 1901 года взяли в армию. Помню, как чехи арестовали Дементьева Александра Максимовича. Оне его расстреляли бы, но здешний поп и ещё один был, лавочник Микола (подойник9), вот оне растолковали чехам, что это не тот, а только однофамилец, и его отпустили.

А в деревне всё ещё кое-кто гонит самогон у себя дома, на своих заводах, который сами делали. Большой чигун. На чугун опрокидывают корчагу глиняную, примазывают её к чигуну глиной. В боку корчаги – дыра. В эту дыру вставляют от старого ружья ствол, а вокруг ствола ящик с водой холодной. И вот налитою гуща из муки, замешона с хмелем и дрожжами. Она нагревается, и пар от неё поступает в корчагу и в ствол, а в стволе охлаждается и получается жидкость, т. е. самогон (вино). Оно бывает до 60º крепости. Так вот, за этим самогоном приезжали из г. Кургана на поездах и покупали самогон и наливали в четверти, это 3-х литровая бутыль, и завёртывали в сукно, тряпки и увозили в города.

Я случайно как-то был в Шумихе на вокзале. Там стояли товарные вагоны, и в них было накладено много трупов человеческих. Оне лежали, как попало и все только в нижном белье. Говорят, что много умирали от болезни тифа.

Но весной в 1919 году, откуда – не знаю, но много появилось мужиков. Но оне в деревне не жили, а скрывались в лесах, болотах: Фотино, Лешаково, Согра. А женщины украдкой носили им питание. Иногда ночами приходили в деревню сами мужики и обратно уходили.

А старики, дети, женщины весной посеяли немного. И мы, ребята лет 8–14-ти, тоже жили в поле, в лесу. Нам было поручено пасти лошадей и коров, а матери приходили к нам в леса и доили своих коров. А иногда мы сами доили коров и ели почти одно молоко, хлеба было мало. И с весны почти никто не работал на полях, что-то ждали. Слышно, что идут Красная армия к нам, а тут, наоборот, пришли белые солдаты и привезли орудия на лошадях, запряжено по 4–5 пар и верхом солдат на каждой паре сидит. Остановились за гувнами на степи к Белому озеру.

Нам, пришли в поле девчонки, и сказали об этом. Нам охота посмотреть, но нам родители не велели появляться в деревне. Но мы украдкой прямо из леса и – к орудиям, а их много, стоят без лошадей. Говорят, оне – 6-дюймовые пушки. Мы боимся к ним подходить. Стоим вдалеке от них. Но солдаты, увидя нас, стали звать к себе подойти: «Идите, мы вас накормим кашей». Мы поговорили меж собой и решили подойти к ним. Оне стали спрашивать: «Где ваши отцы, мамы?», а мы молчим, глядим друг на друга. Потом один: «У меня нет отца». «А у нас увезли в вагонах куда-то». Но оне поняли нас и не стали спрашивать, и стали нас кормить супом, кашей. Хлеб хороший у них. Да ещё налили нам в котелки, велели отнести домой. А нам нельзя домой казаться. Мы послали одного с огорода домой, он принёс нам ведро. Мы вылили из их котелков. Котелки им обратно отдали, а сами – в свой лес, в мурашинник. Вот у нас был большой праздник.