А Алексей думал: «Наверное, вот такие же, с такими же справедливо разозлившимися лицами и псевдомудро прищурившимися глазами, когда-то участвовали в революции».

Шаров понимал, что нравится Оле, и что она очень провинциальная и правильная, и что, если она и ждет от него чего-то, то только самого-самого серьезного. И понимать это Алексею было одновременно приятно и немного противно. И он уже подумывал обмануть Олю. Это получилось бы у него спокойно, и он бы опять только наслаждался своей холодностью, с которой может переносить многие моменты жизни.

За ужинами Шаров традиционно продолжал разглагольствовать перед Олей о добре, религии, политике, специально позировал, как только умел это делать. У Оли жглись глаза. Она спрашивала его что-то, стесняясь, с такой простой тихой доверчивостью. При этом ела жареную картошку с куском колбасы, которые приносила из дома, и, глядя на нее, как она ест эту самую простую колбасу с белыми жиринками, Шаров невольно испытывал презрение и жалость, с которыми не мог ничего поделать. «И все-таки каждый человек стремится к лучшей доле, – думалось ему, – а тихость и приличия это только самообман и слабость…»

– Вот таких бы людей как ты, в нашу политику, – сказала Оля однажды, и Шарову показалось, он чувствует что-то пророческое в ее словах – ведь и юному Наполеону обязательно должны были встречаться на пути люди, которые понимали, кто он такой, когда он никем еще не был.

«Да, Оля права», – подумал Алексей, он часто представлял себе, что вот он, Шаров – президент России. «Вот прокрасться бы наверх и чтобы головы полетели…» – Алексею очень хотелось навести справедливость, да еще и очень кровавыми способами, но, чтобы обязательно это понравилось всем, и все бы им любовались.

«Ну, как же так можно! – инстинктивно возмущался про себя Шаров, опять глядя на колбасу, – девушка должна очень за собой ухаживать, должна правильно питаться, не должна работать по ночам. Какие же все-таки несчастные русские бабы, что позволяют так на себя давить!»

– А муж кем работает?

– Инженером.

– Небось, по ночам-то не вкалывает?

Иногда Оля ругала мужа, который, по ее словам, часто унижает ее.

– Нет, он неплохой человек, но…

– Недовольна, что рано вышла замуж?

Оля промолчала, посмущалась и грустно опустила глаза к своей колбасе.

Алексей смотрел на ее симпатичное лицо и отмечал про себя, что его можно даже назвать красивым, только вот волосы мыты не сегодня и одевается Оля абсолютно просто – какая-то джинсовка дурацкая, мода на которые прошла, когда Алексею было семнадцать лет.

Часто Оля рассказывала о своем сыне. Наверное, она хорошая мать, заботливая и не капризная, очень трудолюбивая, и из-за этого у нее и случаются проблемы – начальство после двадцатичетырехчасовой рабочей смены еще просит Олю на пару часов задержаться и она не знает, как отказать. Один раз с утра Оля так страдальчески смотрела на уходящего Шарова…

– Что мне делать? – спросила она тихим голосом и широкими-широкими глазами. – Мне надо к ребенку.

– Да пошли их. Скажи: «Идите на хрен!», а то они всегда будут пользоваться твоей добротой.

И однажды Оля вышла к нему счастливая.

– Ну как? – спросил Алексей.

– Я их отшила.

– Ну, конечно. А то, как же. В награду ты мне должна будешь рассказать, отшивала ли ты когда-нибудь клеящихся мужиков.

А по вечерам Шаров встречался или созванивался с Татьяной. Они тоже говорили обо всем на свете – политике, России, людях… Татьяна традиционно ругала русских за доверчивость и покорность.

Порой Татьяна вдруг виделась Шарову очень умной, и ему казалось, что она по-матерински относится к нему, и он даже говорил ей об этом, а она радовалась и тут же выдавала какую-нибудь бездарность, вроде «да, я у тебя такая…», и он сильно жалел, что только что похвалил ее.