– Поставьте архипастырей хотя бы туда, где учинили епархии. Ступай!

Глядя вслед уходящему старику, Фёдор невольно ему позавидовал:

«Ишь, как бодро ступает!»

Скоро царь совсем слёг, после чего даже князь Василий Голицын перестал что-либо делать, не говоря о прочих царедворцах. Все выжидали. А двадцатилетнему государю Фёдору Алексеевичу становилось все хуже и хуже.

23 апреля 1682 года Москва была окутана ненастьем. Беспросветные тучи, закрывая собой всё небо, высыпали на город непрерывный мелкий дождь. Вода была повсюду: она капала с уныло свисающих веток, падала с навесов над воротами и крыш, текла по земле ручейками, собиралась в лужи, висела в воздухе и, смешиваясь с дымом из печных труб, образовывала мрачную туманную мглу.

Редкие прохожие спешили убраться с улиц в тёплые помещения, чтобы возле топящихся печей обсуждать с родными последние московские новости. А говорили москвичи в основном о тяжёлой болезни государя Фёдора Алексеевича, причём многие не теряли надежды на то, что он и в этот раз сумеет выжить. Уж очень народ любил этого доброго и благочестивого царя.

Взошедший на престол подростком Фёдор Алексеевич замысливал немало добрых и полезных дел, однако одни из его замыслов совсем не были воплощены в жизнь, другие воплотились лишь в виде начинаний без продолжений. Наследником умиравшего молодого царя считался его брат Иван, имевший такое же, как у Фёдора слабое здоровье, но не обладавший столь же крепким духом, поэтому вопрос о власти, как говорится, повис в воздухе. Вокруг освобождающегося трона уже вовсю плелись интриги. Царедворцы сплачивались, разъединялись, предавали друга ради того, чтобы занять наиболее выгодное место при новой власти. Никто из них ни разу не подумал о существовании в Москве ещё одной силы, зато сама она впервые грозно о себе напомнила именно в этот начавшийся слякотью день.

Дождь прекратился после полудня. Как-то сразу вдруг раздвинулись тучи, и сквозь мутный просвет несмело выглянуло солнце. Москва по-прежнему оставалась погруженной в тишину и покой, пока из стрелецких слобод и солдатских Бутырок3 не послышался вдруг многоголосый гомон. А скоро затрещали барабаны, и раздался стройный топот множества ног.

В это время на Красной площади открывались после дождя лавки, понесли свой товар торговцы всякой мелочью, появились и первые покупатели. Народ с удивлением прислушивался к приближающемуся шуму. Не успел никто опомниться, как появились шагающие стройными рядами стрельцы и солдаты.

Когда царь окончательно слёг, положение низших воинских чинов заметно ухудшилось. Служивые не получали жалованье, зато обретали у начальства немало новых тягот. В стрелецких слободах роптали всё больше, о чём в Кремле, конечно же, было известно. Но бояре не обращали на этот ропот никакого внимания. Не в первый раз служивые волновались, и всегда всё успокаивалось само собой. Каково же было изумление обитателей Кремля, когда под грохот барабанов государева надворная пехота4 вошла в Никольские ворота. И, судя по цветам форменных кафтанов, в этом вторжении участвовали все стрелецкие и солдатские полки.

Думный постельничий, боярин Иван Максимович Языков, выскочив на боярскую площадку, столкнулся нос к носу с главой Стрелецкого приказа, престарелым князем Юрием Алексеевичем Долгоруковым.

– Тебе, старый хрен, давно служба в тягость! – рявкнул думный постельничий. – Ты что же, все дела своему сынку препоручил, а сам бока на печи греешь? Да и твой сын, оса ему в седалище, тоже, кажись, не справляется! С вас обоих будет спрос за то, что стрельцы перепились и шумят под окнами хворого государя! Немедля наведите порядок: высеките зачинщиков, иначе сами кнута отведаете!