Фёдор оживился, на его бледном лице даже выступил лёгкий румянец.

– Сколько же нам надобно епархий? По моему разумению не меньше сотни.

– Можно и поменьше, – сдержанно возразил Голицын.

– Все одно поболее, чем сегодня. Воеводы будут недовольны, но мы их умаслим отменой местничества.

– Местничество давно умерло, – согласился князь. – А нам осталось покойника снести на погост, чтобы не смердел. Пущай будет знатность рода сама по себе, и служба с чинами сами по себе.

– Вот я и велел дьякам подготовить указы о новых служилых разрядах как раз к тому времени, когда будет составлена родословная книга.

Царь подошёл к заваленному бумагами столику, вытащил листок и протянул его Голицыну.

– Не токмо родовитые люди должны иметь свою книгу.

Князь вслух прочёл:

– «А книгам быть: родовитых людей, выезжих, московских знатных людей, дворянских, гостиных и дьячих, всяких низких чинов».

– Все книги будут храниться в Гербальной палате, – гордо сообщил Фёдор.

Князь Василий Голицын понял замысел царя. Любое сословие при наличии своих родословных записей переставало быть «подлым» и, значит, становилось твёрдой опорой для государя. Царь не зря связывал создание книг с указами о служилых разрядах: по его замыслу всякий имеющий способности сможет добиться высоких чинов, не страшась упрёков в тёмном прошлом рода.

– Нельзя творить перемены, не имея поддержки, как в высоких, так и в низких чинах, – добавил государь.

– Можно, коли в ход пустить дубину.

– Нет уж, мы без дубины управимся. Правда, князь?

– Попробуем.

– Ступай, князь! Поразмысли об устроении больших служилых чинов.

Едва Голицын сделал несколько шагов к двери, как Фёдор окликнул его:

– Погоди, князь! Больно мне кафтан твой приглянулся. Дай поглядеть на него, как следует.

На стройном князе Голицыне был довольно короткий, выше щиколотки, кафтан. Хотя обычно в таком наряде щеголяла молодёжь, князь Василий Васильевич в свои тридцать восемь лет не боялся выглядеть несолидно. Правда, появился у государя в таком одеянии он впервые, но, видимо это решение было им принято в добрый час.

– Надобно сию одёжу узаконить, – заключил царь.

Спустя несколько дней, с Постельного крыльца огласили царский указ: ферязи, охабни, однорядки и прочее длиннополое мужское платье поменять на короткие кафтаны. Скоро после этого стрельцы перестали впускать длиннополых в Кремль. Месяца не прошло, как вся Москва переоделась по доброй воле, тем паче новые наряды были дешевле старых.

Патриарх, ругавший бритьё бород и прочие иноземные затеи, к перемене платья отнёсся спокойно. Зато он не принял желание государя увеличить число епархий. По царскому замыслу, каждый митрополит должен был получить в подчинение епископов – вот Иоаким и усмотрел в готовящейся реформе попытку ограничения его власти, а Освящённый собор поддержал своего главу. Архиереи неохотно согласились на образование одиннадцати новых епархий, и притом не спешили исполнить собственное постановление.

Царь Фёдор впадал в отчаяние. Уже совсем больной он пытался образумить церковных иерархов, но каждый раз натыкался на непонимание.

В один из зимних дней государь встретился с патриархом в Грановитой палате. Войдя туда, крепкий старик торжественно благословил измождённого юношу.

– Садись, отче! – указал Фёдор на место подле себя.

Иоаким остался стоять.

– Мне, государь, сподручнее так вести с тобой беседу.

Кивнув, государь заговорил о деле:

– Наши архиереи не желают посылать епископов на Лену и в Дауры. Неужто Сибирской стране не надобны архипастыри?

Патриарх пожал плечами.

– В тех краях людей почитай нет, а есть одни язычники поганые.