Из Цинандали мы двинемся в Алаверди – в храм, где идёт вечерняя служба. Нет света. Мерцают слабые огоньки свечей. Две женщины читают молитвы. Пастырь в белом хитоне вторит им. Молитва уходит под купол – в небо, к Богу.
«Отошли куда-то…»
Отошли куда-то
Все заботы наши.
Горы, храмы, ветер
И горячий хлеб.
Спит батоно Миша,
Спит батоно Саша,
Спит Илья батоно, —
Коротают век.
Просто возникает
Рядом Цинандали,
Городок Сигнахи —
Первый твой маршрут.
Калбатоно Дина,
Калбатоно Валя,
Калбатоно Лена
К Грузии прильнут.
Остановит только
Тихая молитва,
Монастырь вечерний
Да мирской уют.
Калбатоно Ната,
Про святые земли
Праведные речи
Будто оживут.
А вино в бокалах
Янтарём задышит,
К медленным согласным
Гласные спешат.
– Спи, батоно Саша,
Спи, батоно Миша,
Спи, Илья батоно, —
Боги говорят.
«Боржомское ущелье…»
Боржомское ущелье.
Снег прозрачный,
Мельканье лиц,
Летящий водопад;
И хлопья, как ресницы,
Обозначат
Неловкий взгляд.
Растают очень быстро
Наши встречи,
Умчатся далеко за перевал.
Боржомское ущелье;
Скоро вечер,
А в Цинандали бал.
«В ресторанчике у Резо…»
Р. Габриадзе
В ресторанчике у Резо
Возле кукольного приюта
Начинаем будто с азов
Вспоминать былого маршруты.
Будто на руку куклу надев,
Нашу жизнь, как софит, усмиряя,
И испить до дна, и испеть,
Чьё-то прошлое повторяя.
А Казбеги лежат в облаках;
Безрассудством безоблачной сини
Начинается эхо в горах,
Продолжается в сердце России.
У Резо начинался обед;
За окошком – тифлисские тайны,
И расписанный стол, как сюжет
Незаученный,
Непрощальный.
И скрещение наших судеб,
Перевалов, дворов и застолий;
И печёт наша бабушка хлеб
Из совсем ещё свежих историй
В ресторанчике у Резо
Возле кукольного приюта…
«Я вернусь к тифлисским улочкам…»
Я вернусь к тифлисским улочкам,
Где балконит чудо дней,
Где история прищурится,
Где разлука всё сильней.
Я плутаю по окраинам —
Мне далече до Куры,
Принимают, как хозяина,
Постаревшие дворы.
В них и радость и бессмертие,
Перепалок кутерьма,
И печальное известие,
И забытая война.
Словно чистое писание —
Крик бегущей детворы;
Всё в подстрочнике заранее
Оживает до поры.
И в знакомой старой булочной
Хлеб является на свет.
Я иду к тифлисским улочкам
Через много, много лет.
«Мтацминда – долгосрочное свидание…»
Мтацминда – долгосрочное свидание.
Тифлис внизу – так близко облака.
И тихая записка на прощание:
Лечу. Пока!
Картина художника Урушадзе
И. Бродскому
Вот старый город – старый эликсир,
Кувшин в придачу, солнечные крыши;
Однажды вслух произнесённый мир
Себя ещё пытается услышать.
Вот лошадь, всадник; вот открыта дверь.
Вот во дворах негромко песнопенье.
Юродивый, от собственных затей,
Не помнит даже своего рожденья.
Вот круг гончарный, старый половик
Постеленный. И место для молитвы.
Вот поле, отрешённое от битвы;
Вот от зимы ушедший снеговик.
Всё есть, и всё исчезнет в сей же час,
И бег врёмен в разбитой черепушке
Споткнётся. Чья-то детская игрушка
Находит нас, соединяет нас.
И дым пойдёт, повиснут облака, —
Всё, как вчера, волнует и тревожит.
Кирпичики мой старый мастер сложит
И молвит чудодейственно: «Пока!»
Всё изнутри. Снаружи только след,
А значит, ничего уже не значит,
И только нарисованный букет
Вчерашней встречей молча обозначен.
Вот старый город. Он ещё для нас:
И радует, и, прошлым воскрешая,
Достраивает медленно «Парнас», —
Зайти туда как будто разрешает.
«А утром осторожно падал снег…»
Л. Т.
А утром осторожно падал снег.
Он никуда совсем не торопился,
Скатился с рук твоих в начало рек
И белым расстояньем обратился.
Как до тебя вдруг стало далеко,
Как нелегко вдруг стало и тревожно.
Брёл пешеход печальным стариком,
Мела метель преградою дорожной.
А утром осторожно падал снег.
«И все-таки я проберусь в Эфес…»