И так редкостна даже тень,
Та, что прячется у дороги.
Через паузу снова вверх,
К храму, к тайнам,
К погостам странным.
И почудится белый снег,
Лист осенний, почти багряный.

«К вечеру храм подсвечен…»

К вечеру храм подсвечен
И чуть стройней холмы.
Кто-то бежит на встречу,
Не на мою, увы.
К вечеру звон бойчее
И осторожней взгляд.
Таинство всё сильнее,
Словно века назад.
К вечеру шорох ставен
И уставанье лиц.
Путник печаль оставил
И поклонился ниц.
Путник найдёт дорогу,
Что-то оставив нам.
И, как посланник Бога,
К вечеру грянет храм.

«Холмы и берега, и храмы…»

Холмы и берега, и храмы.
И Левитан. И всё это – про Плёс.
И колокол, и набожное рано,
И утро проберёт тебя насквозь.
И облако торопится навстречу,
Вечерний звон и пароходный зов…
Негромко разговаривает вечность,
Неслышно отделяясь от холстов.

«День опять наши мысли тасует…»

День опять наши мысли тасует,
И тревогой наполнит дома.
А художник рисует, рисует…
И так громко его тишина.

«Мы живём на горе Левитана…»

Мы живём на горе Левитана,
По ступенькам, пооблачно вверх.
И деревья, и лица так странно
Отмеряют шагающий век.
И меняются краски на краски,
И над Вечным покоем – простор.
И дорога бежит безучастно,
Словно с жизнью на спор.

«Поставленный голос…»

Вале

Поставленный голос
Шальных электричек
Твердит и твердит
Про начало движенья.
Окно нараспашку —
Пейзажем обычным,
Немного осенним.
Мои полустанки
Всё реже и реже.
Забытые рощи
Густым баритоном.
И старые мысли,
Как старые вещи,
Бегут за вагоном.
Бегут за вагоном.

«Возле птичьего крика…»

Возле птичьего крика,
Возле сна, возле лика
Поднимаюсь всё выше,
Пытаюсь взлететь.
Облака опускают
Неведомо тихо,
И опять по земле
Кружит старое лихо.
И опять поднимает
Весна круговерть.

• • •

Я почему-то не приезжал к тебе, мой город…

Я не видел твоих гор, покрытых библейской пеленой, не входил в глубокие воды Севана, не поднимался к храму IV века, где свечи и годы плавятся одновременно… Я не останавливался перед каскадом высоты и не стремился идти вверх, где город кажется еще красивее. Где он летит, оброняя молитву Нарекаци, ловя звуки удивительной армянской музыки. Музыки слов, горя, радости и человеческой боли.

Я приехал к тебе на свидание, Ереван.

«Возвращаемся, Севан, возвращаемся…»

Возвращаемся, Севан, возвращаемся.
В тихом храме над свечою покаемся.
Звёзды рады твоему возвращению,
У людей и звёзд то взлёт, то падение.
Возвращаемся, Севан, в годы ранние,
К нашим улочкам, домам и окраинам,
К нашим песням под зурну, к плачам горестным,
В нашу долгую весну старой повести,
Где в надежде по слогам начинаемся.
Возвращаемся, Севан. Возвращаемся.

«Всю жизнь я ехал, Грузия, к тебе…»

Всю жизнь я ехал, Грузия, к тебе,
Совсем забыв, что жизнь
Проходит быстро;
И зов был и печален, и неистов,
И он не мог противиться судьбе.
Мне всё казалось о тебе я знал:
И Мцхеты призрак,
И дорогу к храму;
Я по крупицам встречу собирал,
Откладывая встречу постоянно.
Дарил Галактион свои стихи,
Ираклий до последнего сражался,
Мой путь к тебе пророческим казался.
Вот лодка, вот течение реки,
А там, за поворотом, – лик вершин,
И всадник к перевалу устремится,
И спросит у меня мой старший сын,
Когда же наша Грузия случится.
И этот день пришёл, как божий свет,
И было утро, и пребудет вечер;
Храм на горе и улочек секрет
Радушием твоим очеловечен.
Мне бабушка пекла горячий хлеб,
Кахетия вином меня поила,
И быстро таял виноградный снег,
И в горы уходил набраться силы.
К себе домой в тот день вернулся я.
Да будет вечной Грузия моя.

• • •

Кахетия. Алазанская долина. Цинандали. Имение Александра Чавчавадзе. Издалека, из глубины пространства и времени – «Вальс» Грибоедова. В особняке тихо; много предметов XIX века, много трогательных мелочей, деталей. Картина Роберта Стуруа «Портрет Нины Чавчавадзе». Красива, юна, бессмертна. Здесь Александр Сергеевич Грибоедов читал «Горе уму» – одну из первых сценических версий своей комедии. И снова его «Вальс», затем Шопен – музыка любви, человеческих страстей. В пантеоне на Мтацминде звучит эта музыка. Она в сердцах приходящих сюда. На чёрном камне строки, как слёзы; для каждого – свои.