– Инночка, и правда, ты – ясновидящая.. Тут шла прям уверенно, как знала, куда ступать. Я и подумал, ровно кошка всё видишь ночью…

– Не-а, совсем не такая. Просто днём, пока ты немного дремал в палатке, я тут место нам на ночку приискивала. Нашла. Теперь мы тут с тобой лежим. А он в палатке пусть храпит, и потом мамочке докладывает, что всё спокойно было в городе Багдаде..

– Шутница ты, Инночка. Ни за что б не догадался так сделать..

– Конечно, для тебя всё сделаю, и на всё пойду. Сердце у тебя доброе. Ведь сразу это по глазам увидела, когда ты с доктором Пшеничным калякал насчёт работы там, в коридоре. Ты меня не заметил, а я тебя сразу..И уже тогда решила, ты – будешь мой.

Она замолчала, и так же мечтательно её горячая ладошка легла ему на сердце, словно прислушиваясь к его восторженному биению. Её жаркий шёпот снова обжёг лёхино ухо внезапным желанием:

– Он у тебя такой бодрый, живой. Там, в палатке, не успела к нему подобраться, как он, вжик, и сразу стал «готовенький». Испугалась тут, а вдруг «кузен» сразу проснётся, тогда всё матери расскажет, и нам с тобой уже никогда не удастся встретиться. Потому решила удрать от него к тебе, сюда, под звёзды. Правда, здесь прохладно, но ты такой горячий, весь в своего..«живчика». Так его называть буду. Хочешь? Возле него… мне так сладко»..

С этими словами она быстро и ловко освободилась от летних шортиков, под которыми совсем ничего не оказалось, и ещё теснее прижалась к жаркому лёхиному телу.

– Приподнимись чуть-чуть, – настойчиво попросила Инна через несколько мгновений, и потом уверенными движениями освободила его тело от лишних покровов. – Господи, да с тобой и зимой печки не надо. Ты же кипяток просто».

– Как-то и не замечал, привык по жизни, что такой, будто огненный, так природа удумала – лёхин язык уже еле ворочался, немея от наступающего урагана чувств. Её маленькое ладное тело словно таяло, умещаясь в его объятиях.

– У тебя «живчик» тоже всегда такой же горяченький? – шутливо поинтересовалась Инна, – надо бы проверить, а то вдруг в какой-нибудь дрожащий холодец превратился». Видя, что Лёха от изумления молчит, Инна быстро придвинулась головой к его самой горячей части тела и, погладив несколько раз язычком пухлые щёчки уже вставшего ровным и высоким солдатиком «живчика», неожиданно окружила их плотно своими тёплыми губами, снова и снова продолжая их прилежно ласкать со всех сторон, возбуждая в них всё новые и новые движения.

Низ лёхиного живота провалился в пустоту, жар тела сменился ночным холодом, и Лёха снова ощутил дрожащие нетерпением покровы Инны, движения её губ, рук, неумолимо приближавших ураганные волны наслаждения. Испытав самое полное начало жаркого удовольствия, она решила немедленно, сейчас же его продолжить, впустив «живчика» в свой «дворец» наслаждений.

Встав над ним на колени, она снова и снова молча умоляла его, как можно чаще касаться своими нежными складками «бархатных» стен её маленького, тесного, но такого ласкового пространства, в котором, по её мгновенному желанию, должны были немедленно поселиться новые и дорогие для неё создания.

Он входил, приспосабливался, снова входил, стараясь лучше освоить своё новое жилище. И от этих его торопливых входов-выходов Инна теряла дыхание, словно бежала за ним вдогонку, а плещущие волны принесённой им яркой, полыхающей энергии, разноцветными мелькающими мотыльками с их мягкими, нежными крыльями всё больше и больше сжимали стены её красивого «дворца», изо всех всех сил стараясь принести с собою лучшее наслаждение для её души.

Инна молча улыбалась невиданной радости, по лицу текли неудержимые слёзы, но только она этой летней ночью знала о таком наслаждении, и этих слезах. Вспыхнувшая страсть была её самой большой тайной, которую она, скорее всего, потом доверит и ему, любимому, подарившему это счастье.