На древнейшей части еще лежит отпечаток грубой языческой поры. Так, за убийство полагается кровная месть – не только допускается, но прямо предписывается законом. Это понятно. Кровная месть составляла в те времена нравственный долг родственников убитого (месть Ольги древлянам за смерть Игоря); в дальнейшем мстить уже запрещено: месть заменена денежным штрафом (вирой). Начинают различать и само убийство: строже карается убийство умышленное, слабее – случайное, в драке или в ссоре.

Смертная казнь существовала, но применялась редко; она была противна духу русского народа и более широкое применение нашла себе значительно позже, под влиянием византийского права и татарских обычаев. Недаром Владимир Святославич ввел казнь для разбойников только по настоянию греческих епископов, указывавших ему, что князь поставлен «на казнь злым и на милование добрым». «Боюсь греха», – мотивировал Владимир свое нежелание. Мономах в Поучении к детям советует им: «Ни сами не убивайте, ни другим не приказывайте убивать, хотя бы виновный и заслуживал смерть». Еще в XIII в., уже при татарах, Серапион, епископ Владимирский (ум. 1275 г.), восставал против убийства волхвов, которых винили в тогдашних общественных бедствиях; а двести лет спустя русские нравы огрубеют настолько, что новгородский архиепископ Геннадий станет советовать великому князю Ивану III для искоренения ереси жидовствующих руководствоваться примером короля испанского Фердинанда Католика, который как раз тогда учредил инквизицию и сжигал еретиков на костре.

В течение киевского периода в русских людях постепенно жило и крепло сознание, что они составляют одну большую семью. Разные факторы воспитали в них это сознание:

единство языка;

единство быта, семейных и общественных отношений;

единство веры;

влияние православной церкви;

общий источник образования – Византия;

однородность во всей Русской земле княжеского управления и суда.

Даже княжеские междоусобицы с их постоянными перемещениями князей с одного княжения на другое, постоянно вовлекая население одной области в дела другой, поддерживали ту же идею единства. Государственное единство Русской земли было нарушено: собранная Ярославом Мудрым, она снова распалась на отдельные княжества и волости, зато выросло и окрепло единство духовное: все княжества группировались около одного старшего, Киевского, как дети вокруг своего отца или матери. Помимо того, усобицы касались исключительно князей, вносили раздор в одну княжескую среду и подрывали в ней идею рода; само же население оставалось чуждо мотивам, которые их вызвали: ему было безразлично, старший или младший в роде княжит в его земле, дядя или племянник, лишь бы как князь он отвечал своему назначению. А в то же время эти усобицы, ставя население в постоянное соприкосновение, давали ему многократные случаи лично на деле убеждаться в единстве своей веры, языка, быта и норм жизни и в сознании этого единства противополагать себя другим народам и племенам.

«Княжеский круговорот втягивал в себя местную жизнь, местные интересы областей, не давая им слишком обособляться. Области эти поневоле вовлекались в общую сутолоку жизни, какую производили князья. Они еще далеко не были проникнуты одним национальным духом, сознанием общих интересов, общей земской думой, но по крайней мере приучались все более думать друг о друге, внимательно следить за тем, что происходило в соседних или отдаленных областях» (Ключевский).

Первый наш летописец берется за перо, чтобы написать «Повесть временных лет» и в ней рассказать «откуду есть пошла Русская земля и откуду стала есть». В начале XII в. его современник игумен Даниил зажигает в Иерусалиме на Гробе Господнем «лампаду с елеем от всей Русской земли, и за всех князей наших, и за всех христиан Русской земли». Чувством любви к Русской же земле проникнуто и «Слово о полку Игореве»: с глубокой скорбью следит оно за ее бедственным положением и устами великого князя Святослава взывает к русским князьям вступиться не только «за раны Игоря», и «за обиду сего времени, за землю Русскую».