Сенат ответил на эти восхитительные пожелания возгласами нежности. «Счастливый принц! – восклицали они [35], – не сомневайтесь, что вы навеки будете любимы нами. Верьте нашему свидетельству; верьте тому, что вам дарует ваша собственная добродетель. Как мы сами счастливы! Пусть боги любят нас! Пусть они любят нашего принца, как наш принц любит нас!»

Обычай подобных аккламаций существовал уже давно, как я отмечал в другом месте; но обычно это были пустые слова, не исходившие от сердца и вырванные необходимостью4 обстоятельств; потому и не заботились увековечить их память, и они умирали при рождении. Те, которые искренняя привязанность оказывала Траяну, не заслуживали такого пренебрежения. Сенат постановил, после долгих усилий получив согласие принца, выгравировать их на бронзе, чтобы они пробуждали соперничество у последующих императоров и учили их отличать выражения сердца от лести.

В остальных обязанностях консула Траян всегда оставался неизменным. Ни одну из них он не считал недостойной себя; исполнял все с той же усердностью и точностью, как если бы был лишь консулом. Он председательствовал на заседаниях сената; восходил на трибуну, чтобы вершить правосудие для всех обращавшихся. Он не умалял достоинства никакой магистратуры и оставлял каждой свободное осуществление её прав. Поскольку преторов всегда считали коллегами консулов, Траян-консул называл их своими коллегами, не обращая внимания на статус императора, который возносил его так высоко над ними.

Дело Мария Приска, рассмотренное в январе, позволило Траяну проявить внимание и терпение в исполнении консульских обязанностей. Приск, будучи проконсулом Африки, разграбил провинцию; и он настолько не скрывал этого, что добровольно соглашался на наказание, предусмотренное законом для вымогателей – возврат всего захваченного. Но это был не единственный его преступление: он стал жестоким из алчности и не постеснялся принять деньги от Паргента за осуждение и казнь невинных. Чудовищность этих злодеяний передала дело на рассмотрение сената. Плиний и Тацит выступили защитниками африканцев. Дело обсуждалось три дня подряд, и каждое заседание длилось до вечера. Траян присутствовал при всём, не утомляясь от долготы, не используя свою власть для стеснения – каким бы то ни было образом – свободы исследования и мнений. Его доброта проявилась в том, что когда Плиний, вынужденный говорить пять часов подряд с большим напряжением, рисковал повредить своему хрупкому здоровью, император несколько раз велел предупредить его о необходимости беречь силы. В итоге Приск был приговорён к изгнанию – высшей мере по римским законам; но часть несправедливо награбленного он сохранил [36] и увёз с собой в ссылку. Там, по выражению сатирика, он наслаждался самим небом, гневавшимся на него, пируя и расточая богатства, пока выигравшая процесс провинция оставалась в слезах и разорении.

Кажется, к тому же году следует отнести другое дело того же рода, в котором Плиний вновь выступил защитником провинции, угнетённой проконсулом [37]. Цецилий Классик, африканец по происхождению, обращался с Бетикой так же, как Марий Приск, уроженец Бетики, – с африканцами. Плиний, уже служивший справедливому гневу этой провинции против Бебия Массы, счёл невозможным отказать в помощи в новой нужде. Однако Классик избежал суда сената благодаря смерти – естественной или добровольной. Таким образом, обвинителю оставалось требовать лишь компенсации из его имущества в пользу жителей Бетики, что и было получено. Затем он обрушился на тех, кто стал орудием несправедливостей проконсула. Их было множество, и они оправдывались мнимой необходимостью для провинциалов повиноваться римскому магистрату. Их извинения справедливо сочли неубедительными, и они были приговорены к разным наказаниям в зависимости от степени вины. Провинция включила в обвинение жену и дочь Классика: на жену пали некоторые подозрения, но доказательств не нашлось, и её оправдали. Что до дочери, Плиний, считая её невинной, заявил, что не станет привлекать её и не послужит орудием несправедливого преследования.