Сципион, муж Поппеи, присутствовал на этом заседании сената; когда же пришла его очередь говорить, он вышел из положения как человек умный: «Я вынужден, – сказал он, – думать о поведении Поппеи так же, как и все остальные. Так что можете считать, что я голосую вместе со всеми».

Суилий, которому, несомненно, досталась часть имущества Азиатика, подстрекаемый жаждой наживы, с жадной жестокостью предался ремеслу доносчика, и у него нашлось немало подражателей его дерзости. Ибо при принцепсе, страстно любившем вершить суд и сосредоточившем в своих руках всю власть законов и магистратов, настал благоприятный момент для тех, кто стремился обогатиться за счёт несчастных. Адвокаты бесстыдно торговали своими обязательствами, и их вероломство, по словам Тацита [21], «продавалось, как товар, открыто выставленный на рынке». Это подтверждает трагический случай с одним знатным римским всадником, который, заплатив Суиллию четыреста тысяч сестерциев [22] и узнав, что тот предаёт его и сговорился с противной стороной, пришёл в дом своего неверного защитника и закололся там.

Шум, вызванный этим событием, привёл к жалобам, которые были доведены до сената Гаем Силием, назначенным консулом и личным врагом Суилия. По этим представлениям сенаторы почти единодушно потребовали восстановить действие закона Цинция, изданного в древности для запрета адвокатам получать деньги или подарки от своих клиентов и впоследствии возобновлённого Августом. Те, кто чувствовал себя заинтересованным в этом деле, воспротивились желанию сената. Но Силий настаивал с жаром, приводя примеры древних ораторов, которые считали славу в грядущих веках единственной достойной наградой за свой талант. «Если отступить от этого принципа, – добавил он, – красноречие, первое из изящных искусств, унизится, став грязным ремеслом. Даже верность подвергается опасности искушения, как только позволяют себе думать о размерах гонораров. Кроме того, если судебные процессы не приносят никому дохода, их число уменьшится; тогда как сейчас поддерживают вражду, умножают обвинения, ненависть, оскорбления, чтобы, подобно тому как болезни обогащают врачей, сутяжничество в судах обогащало адвокатов. Пусть они возьмут себе в примеры Поллиона, Мессалу или даже Аррунция и Эзернина, чья память ещё свежа и которые достигли вершины славы и почестей благодаря безупречной жизни и красноречию, не запятнанному корыстью».

Эта горячая речь склонила все голоса, и уже готовились постановить, что те, кто брал деньги у своих клиентов, будут наказаны как вымогатели. Тогда Суилий, Коссутиан Капитон (о котором речь пойдёт далее) и другие, оказавшиеся в таком же положении, видя, что дело не в расследовании их действий (поскольку факты были очевидны и неоспоримы), а в том, что вот-вот будет вынесен приговор, приблизились к присутствовавшему Клавдию и стали просить помилования за прошлое. Тот милостиво кивнул, не проронив ни слова. Ободрённые этим знаком покровительства, они возвысили голос. «Кто из нас, – сказали они, – настолько горд, чтобы претендовать на бессмертие? Мы предлагаем гражданам необходимую помощь, дабы слабые, лишённые защиты, не были угнетены сильными. Впрочем, красноречие не даётся даром. Мы забрасываем свои дела, чтобы заниматься чужими. Есть разные пути для приобретения честного состояния: военная служба, обработка земель. Но никто не станет заниматься делом, если не надеется извлечь из него выгоду. Поллиону и Мессале, обогатившимся в гражданских войнах, как и Эзернину и Аррунцию, унаследовавшим от отцов большое состояние, легко было придерживаться благородных и возвышенных принципов. А если привести противоположные примеры – разве Клодий и Курион не получали платы за свои речи? Мы – сенаторы скромного положения, которые в мирное время существуют лишь благодаря полезным в мирные дни занятиям. Если лишить учёные труды их плодов, сами эти труды погибнут».