Обе стороны сошлись в битве, и царь одержал победу в жестоком сражении. Но удача его испортила. Он предался гордыне и жестокости; изгнанный своими же, восстановленный с помощью оружия лангобардов, он стал в равной степени бедствием для херусков как в дни своего процветания, так и в дни своих неудач.

Римляне не вмешивались в эти волнения и, следуя политике Тиберия, оставили херусков их раздорам. Однако они не могли игнорировать набеги, которые совершали канги в Нижней Германии. Эти племена ободрились известием о смерти Санквиния Максима, оставившего легионы на Нижнем Рейне без начальника, и прислушались к уговорам Ганнаска, который, будучи канинефатом [30] по происхождению и долго служив римлянам в качестве союзника, затем покинул их и, собрав легкие суда, совершал частые нападения на побережья, населенные галлами, зная, что те богаты и изнежены долгим миром.

Эти грабежи продолжались лишь до прибытия преемника Санквиния. Им оказался знаменитый Корбулон, не слишком отличившийся при Тиберии и Гае, но великий военачальник, которому, возможно, не хватило лишь жизни в эпоху, когда таланты могли свободно проявляться, чтобы сравняться в подвигах с самыми прославленными римскими полководцами. Едва прибыв в свою провинцию, он спустил по Рейну свои триремы, отправил лодки через озера и каналы, где большие суда не могли пройти из-за малой глубины, настиг вражеские корабли, захватил их или потопил и сразу восстановил спокойствие и безопасность на побережьях.

Но для него было мало того, что Ганнаск больше не смел показываться в море. Жаждая славы, он замышлял завоевания и, как человек выдающийся, понимал, что должен начать с восстановления дисциплины в своей армии. Римские солдаты уже не знали ни трудов, ни тягот войны. Они, как варвары, увлекались набегами и грабежами. Корбулон вернул всю строгость древних военных законов. Он требовал, чтобы никто не отставал в походах и не вступал в бой без приказа; чтобы солдат на карауле, в дозоре, при всех дневных и ночных сменах всегда был вооружен; и рассказывают, что он казнил двоих за то, что они копали ров – один без меча, другой с кинжалом вместо меча. Тацит замечает, что такая суровость была бы чрезмерной и что, вероятно, эти факты преувеличены. Но можно заключить, говорит он, что полководец, считавшийся столь строгим в малом, проявлял крайнюю внимательность и был неумолим в серьезных делах.

Восстановление дисциплины возымело действие: оно укрепило мужество римских легионов, а враги утратили свою дерзость. Так фризы, которые почти двадцать лет с момента своего восстания [31], одержав ряд побед над Л. Апронием, оставались либо вооруженными, либо ненадежными подданными, теперь покорились; дав заложников, они ограничились землями, назначенными им Корбулоном для поселения. Он установил для них форму правления, дал законы, сенат, магистратов; а чтобы надежнее держать их в узде, построил среди их земель форт, разместив в нем сильный гарнизон.

Затем он напал на Ганнаска, но исподтишка и с помощью ловушек. Он считал его дезертиром и предателем, против которого допустим обман. Уловка удалась; Ганнаск был убит, и его смерть разожгла страсти хауков. Именно этого и желал Корбулон, тщательно взращивая семена войны: за это его хвалило большинство, но порицали наиболее разумные. «Зачем, – говорили последние, – он стремится поднять против нас враждебные народы? Если случится беда, она падет на республику. Если же он одержит победу, воинская доблесть грозна в мирное время и непременно станет обузой для ленивого и праздного принцепса».