Проблема отношения к иудаизму отражается в сюжете о так называемом апостольском соборе, созванном, как утверждается, в 49 г. от Р. Х. в Иерусалиме. Председательствовал на соборе якобы сам Петр. Созвать собор потребовалось из-за разгоревшейся в Антиохии полемики, обязаны ли крещеные язычники соблюдать еврейские законы. Совет апостолов, то есть орган коллегиального руководства церковью, решил: нет, не обязаны! Значимость Иерусалимского собора не только в принятии этого решения, но и в том, что он проливает свет на роль Петра, претендующего на верховенство. Однако собор как орган коллегиального руководства принял свое решение вместе с Петром: церковь монархического типа тогда еще не сформировалась.

Вторая Иудейская война (116–117) ускорила разделение иудео-христианства и паулианства. Евреи-христиане оказались в численном меньшинстве. Последний толчок к разрыву дало восстание под предводительством Бар-Кохбы, вспыхнувшее в 132 г. и утопленное в крови в 135 г. Волна репрессий, последовавшая за подавлением восстания, побудила крещеных отказаться от всего, что у них было общего с евреями. «Поворот этот стал решающим: он открыл перед христианством возможность полностью отказаться от племенных, этнических рамок и распространить свое влияние на все народы, входившие в состав Римской империи»[12]. Согласно нынешней точке зрения, утвердившейся в богословии после II Ватиканского собора, книги Нового Завета позволяют проследить степень расхождения (допускающего тем не менее конвергенцию) между Иерусалимской матерью-церковью и паулианскими общинами, демонстрируют желание сохранить единство церковной иерархии и веры, то есть показывают процесс осознания сушности папского служения. Следовательно, апостола Петра с точки зрения теологии можно с самого начала рассматривать как папу; то же относится к его преемникам.

Эмансипируясь от иудаизма, христианство встретилось с эллинизмом, – это и обеспечило ему универсальность в масштабах всей империи. (Скажем, Библия в империи вначале получила распространение на греческом языке.) С расширением Римской империи ускорилось проникновение в нее восточных (гностических) религий; этот процесс достиг апогея во II в. н. э., то есть в период быстрого распространения христианства. Стержневой мыслью в мистериальных религиях – как и в христианстве – было трансцендентное ощущение искупления и обретения свободы. Такого рода эллинистические мистериальные религии создавали идеологическую базу для социальных волнений в провинциях.

Во второй половине I в. именно эллинистические общины стали центрами распространения христианства. Первая древняя церковь, состоявшая из греков, возникла в Антиохии. Однако христианско-античную культуру выпестовала египетская Александрия, последний бастион восточноантичной философии; она же наделила мощным зарядом энергии все более романизирующееся христианство, обеспечив ему экспансию на новые территории. Когда христианство из еврейского гетто хлынуло в эллинско-римский мир, символическим выражением этой тенденции можно считать то, что после разрушения в 70 г. Иерусалима функция первенства переходит к церкви столицы империи, Рима. Правда, первым опорным пунктом в экспансии христианства, возникшего на Востоке, в Италию и в западный мир стал все же не Рим, а латинизированная африканская провинция Карфаген.

Однако Рим наряду с эллинизмом сыграл в распространении христианства решающую роль. В писаниях апостола Павла встретились и образовали синтез три важных для истории элемента: вскормленный еврейской духовностью пророческий пафос, который наложился на греческую интеллектуальную глубину, и римская цивилизация, создавшая организационные рамки для торжества христианства в мировых масштабах. Историческое значение христианства, представляемого Павлом, заключалось в том, что благодаря ему и в христианстве как движении, и в идеологии христианства на передний план вышел человек как таковой; это особенно четко высказано в Послании к галатам: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал., 3: 28).