Некоторые из моих товарищей в последние дни только об этом и говорили, но я предпочел не радоваться раньше времени и тебе не давать надежду, которая могла оказаться напрасной.
Ура!!!
Мы все здесь так счастливы, что плачем. Наконец-то плачем от радости, а не от горя.
В общем, я скоро, хотя и ненадолго, смогу приехать домой, и мы опять будем вместе. Чувствую, что музыка начинает звучать громче. Наконец-то я смогу сесть за инструмент и играть!
Я почти счастлив!
По слухам, нас отпустят в первых числах ноября, так что жди меня в первую неделю следующего месяца. В любом случае, как только я узнаю точную дату приезда, я сразу тебе напишу.
Твой любящий сын
Йоханнес
Это письмо положило конец многомесячной дискуссии по поводу покупки рояля. Следовало немедленно переходить от теории к практике, от мысли к действию. Йоханнес должен был вернуться, и нельзя было терять времени.
Старый учитель очень хотел сопровождать Ортруду в поездке, но это было невозможно: годы брали свое. Так что Ортруда, предварительно обо всем договорившись, отправилась в Брауншвейг одна. Смело и решительно, как и положено человеку, который знает, что поступает правильно.
Она собиралась сделать день возвращения Йоханнеса особенным днем. Собиралась устроить ему праздник. Встретить его на вокзале, как всегда, задушить в объятиях и преподнести самый лучший подарок – новый рояль. Такой, какого Йоханнес заслуживал.
12
Как и обещал почтовый служащий, она легко добралась до Циммерштрассе, потратив на дорогу чуть больше двадцати минут. Здание фабрики оказалось таким огромным, что Ортруда разглядела его намного раньше, чем до него дошла.
Сразу за входной дверью находилась стойка администратора. Деловитая девушка, сверившись со своими записями и убедившись, что Ортруде действительно назначена встреча, проводила ее в дирекцию. Ортруда подождала несколько минут в просторной приемной, после чего к ней вышла личная секретарша господина Вильгельма Гротриана и пригласила пройти в кабинет.
– Здравствуйте, фрау Шульце! Проходите, пожалуйста! – приветствовал Ортруду Вильгельм Гротриан, поднимаясь из-за письменного стола.
Хозяин фабрики оказался именно таким, каким она его себе представляла. Лет сорока пяти, высокий, красивый, ухоженный и элегантный, с утонченными манерами, выдававшими в нем человека, получившего прекрасное воспитание и образование, причем не только в Германии, но и в Нью-Йорке, Балтиморе, Чикаго или Париже. С первого взгляда было понятно, что перед вами человек мира. Некоторые детали его безупречной внешности указывали на то, что он просто одержим стремлением к совершенству: идеальный узел галстука, непорочная белизна рубашки и застегнутая верхняя пуговица на ней, безукоризненный крой темного костюма, сверкающие стекла круглых очков, холеная бородка, гладко зачесанные назад волосы, уже тронутые сединой…
Но, помимо внешней привлекательности и утонченной элегантности, был еще взгляд. Ясный взгляд, позволяющий заглянуть в душу. Взгляд, которому веришь, которому не страшно вручить судьбу.
– Проходите, проходите, садитесь, – приглашал Гротриан-младший.
Ортруда села на стул возле директорского стола. Взгляд ее упал на лежавшие на столе бумаги, и она сразу увидела те, что касались ее визита. Это были три письма: ее собственное и два рекомендательных – от герра Шмидта и от директора Креля. Три письма, в которых она сама, старый учитель и директор консерватории рассказывали о Йоханнесе и о том, почему ему так необходимо иметь дома достойный его таланта инструмент, на котором он сможет играть, как только будет получено разрешение на освобождение его от военной службы и он вернется к прежней жизни.