В то воскресенье не было ни свиной рульки с пюре из зеленого горошка и квашеной капустой, ни медового биненштиха. Безрадостное воскресенье, день тишины, тревожных ожиданий и мрачных предчувствий.

Йоханнесу уже исполнилось двадцать лет, но он как стипендиат Королевской консерватории был освобожден от службы в армии. Некоторое время назад его вызывали на призывной пункт, но директор Крель тут же вмешался и сумел убедить военных, что речь идет об особом случае, что его подопечный слишком ценен, что его ждет блестящее будущее. Он заявил, что кайзер не может допустить, чтобы человек, способный в будущем прославить страну, бросил учебу.

Пламенная военно-патриотическая речь директора, обладавшего неоспоримым даром убеждения и, как никто, умевшего играть на чувствах собеседника, возымела действие, и Йоханнес был освобожден от военной службы. Но это было, как сказал в своей речи с балкона кайзер Вильгельм II, в мирное время. Сейчас, когда стало ясно, что война неизбежна, и в Германии, России и Франции уже шла мобилизация, в судьбе Йоханнеса тоже могли произойти перемены.

Неизбежность этих перемен стала очевидной в последующие два дня, когда разыгрались третий и четвертый акты трагедии.

АКТ III: Германская империя объявляет войну Франции.

АКТ IV: Британская империя объявляет войну Германской империи.

Великая война была развязана, и шансов избежать участия в ней у Йоханнеса не было.

Его мобилизовали сразу, несмотря на отсутствие у него какой бы то ни было военной подготовки и на освобождение от военной службы, добытое директором Крелем.

– Это война! – визжал сержант на призывном пункте. – Если у тебя нет никаких физических недостатков и психических заболеваний, то и освобождений никаких быть не может! Или ты предпочитаешь прятаться, как последний трус, вместо того чтобы сражаться за кайзера и за свою родину?

«Dies irae»[10].

Ему хотелось ответить на эту гневную тираду, на риторический вопрос, ранивший его в самое сердце. Он хотел бы рассказать о своем мире, но тон сержанта был слишком суров. Как мог Йоханнес донести до этого сержанта, что он не в состоянии защитить родину на поле боя, что защитить кайзера он может только из своей расширяющейся вселенной, созданной из восьмидесяти восьми нот? Как можно было это объяснить?

Он все-таки попытался. Собрал все свое мужество и заговорил. Он хотел рассказать о Девятой симфонии Бетховена, о его Торжественной мессе в ре мажоре и об «Оде к радости», о «Любви поэта» Шумана, о «Лебединой песне» Шуберта… Но не успел он произнести и нескольких слов, как резкий окрик сержанта заставил его замолчать и в один миг уничтожил прекрасную музыкальную вселенную.

С болью в сердце смотрел Йоханнес на руины своего мира.

Безвинно изгнанный из Эдема, он, подобно Адаму и Еве, потерял все и вернулся в прошлое и в свое одиночество. Он будто снова оказался в школьном дворе, где мальчишки били его, а учителя не обращали на это внимания.

Дальнейшее было как страшный сон. Очнулся он в гарнизоне – в Бернбурге, к югу от Магдебурга. На нем была форма пехотинца, в руках винтовка Маузера.

Он оказался среди двух сотен юнцов, которым не исполнилось еще положенных двадцати лет и которые пошли на войну добровольцами. Семнадцатилетние, восемнадцатилетние и девятнадцатилетние мальчишки, уверенные в том, что без труда повторят быструю и сокрушительную победу, одержанную их отцами во Франко-прусской войне 1871 года, насквозь пропитанные духом патриотизма, разжигаемого в народе речами кайзера.