Вспоминая детство, я задумалась о том, не могло ли быть так, что родители уже тогда, на рубеже девяностых и нулевых, на самом деле понимали, что их дочь и внучка – ребенок с особенностями развития куда более серьезными, чем просто речевые нарушения без нарушения интеллекта, но не хотели ломать мне жизнь психиатрическими диагнозами? Тем более, что все они люди советского воспитания. Но если предположить, что они или кто-то из них все знал, то возникает вопрос: почему та же Нина Васильевна или какой-то другой специалист, работающий в частном порядке (чтобы не портить ребенку жизнь официальным диагнозом), не занимался моей социальной адаптацией так же, как происходит в центрах помощи детям с особенностями развития? Не учил находить друзей? Не объяснял, что да, по календарю февраль – последний месяц зимы, но есть и другие градации. Но ничего этого не было. Отсутствие у меня друзей почти никого не волновало, так что я все-таки склоняюсь к тому, что взрослые действительно ничего не знали, а не просто притворялись.

Если вы почитаете, как занимаются с детьми с ментальной инвалидностью, то узнаете, что их не просто (или не только) учат читать и дают за это конфеты. Учить читать и давать за это конфеты можно в принципе и здорового ребенка. Их учат, например, причесываться, потому что считается, что, в отличие от здоровых детей, у них могут возникнуть с этим проблемы.

***

Когда я перешла в подготовительную группу, к нам в садик пришла новенькая: Настя. Скорее всего, из-за того, что она новенькая, она не смогла влиться в компанию других девочек и подружилась со мной.

К тому моменту я уже хотела друзей, и очень радовалась тому, что у меня теперь есть подруга. Мы даже (естественно, по ее инициативе) обменялись городскими телефонами, записав номера в блокноты. Совсем как взрослые, благо обе умели писать!

К сожалению, я уже не помню, как решилась проблема с дефицитом игрушек: Настя доставала их для нас обеих, либо мы просто общались, но с ней стало хотя бы нескучно, и я даже горевала в те дни, когда она не приходила в садик. В том же учебном году я впервые пошла вместе с Настей на елку в каком-то огромном шумном спортивном комплексе. Видимо, из-за нехватки места родителей внутрь не пускали, а потому они заранее договорились о том, чтобы мы пошли туда вдвоем.

Нам никто не говорил, где гардероб и как сдавать вещи, где туалет и как его найти, когда начнется спектакль и где получить квиток на сладкий домик. А если и говорили, то один раз. Так или иначе, я ничего не слышала или ничего не понимала. Конечно, в спортивном комплексе находились актеры, гардеробщики, администраторы и, быть может, даже кто-то из них имел педагогическое образование, но в целом из-за того, что детей тысячи, все было рассчитано на то, что мы должны быть самостоятельны, и за ручку никого при таком количестве зрителей водить просто невозможно. Этот безумный новый мир разительно отличался от садика, где детей всего максимум пятнадцать человек (в логопедических группах детей меньше, чем в обычных), нас пересчитывали по головам и передавали из рук в руки от одного педагога к другому. Раньше на елках даже с мамой я никогда не была, но бывала в театрах и в цирке, и именно она управляла там мной.

А тут я очутилась практически одна, да и в чужом месте. Я тушевалась и ничего не соображала: всюду меня водила Настя и объясняла, что надо делать.

Именно благодаря Насте от елки у меня остались в целом положительные воспоминания, иначе бы все закончилось в лучшем случае слезами.

Перед первым классом мы переехали в другой район, а Настя пошла в школу у старого дома. Кажется, один или несколько раз мы еще созванивались, а потом наша дружба сошла на нет.