Прослеживая историю моего обращения к Прибежищу, я не просто прослежу ряд логических заключений, из которых возникло (или даже все более и более широким практическим применением которой является) понятие или принцип, воспринимаемый во всей полноте, со всеми вытекающими, с самого начала. Мое продвижение здесь скорее напоминало путь бабочки Йейтса, а не его печальной хищной птицы. На самом деле, чтобы прояснить все последующее или, по крайней мере, избежать недопонимания, в этот момент я должен сказать несколько слов о моей личной психологии. Несколько лет назад друг-астролог начертил мою натальную карту, и согласно этой карте большинство планет были ниже горизонта, что, видимо, означало, что влияния этих планет скорее осуществлялись не в поле сознания, а под ним^>1. Хотя я никогда не относился к астрологии слишком серьезно или, что точнее, никогда действительно не интересовался этим предметом, поразмышляв над этим фактом, я, тем не менее, пришел к выводу, что направление моей жизни определялось скорее импульсом и интуицией, нежели разумом и логикой, и что для меня не имеет смысла сначала прояснять идею или понятие, а затем действовать согласно ей. Идея или понятие прояснялись в процессе следования им. Именно это случилось в случае с моим обращением к Прибежищу. Полнота смысла этого необычайно важного действия открылась мне только постепенно, по мере того, как с годами я действовал согласно несовершенному представлению об обращении к Прибежищу, которое у меня уже было. И пока мое представление о нем прояснялось до некоторой степени, я снова и снова действовал согласно ему, и оно снова прояснялось – и действие становилось более адекватным по отношению к идее, по мере того, как прояснялась сама идея, а идея становилась яснее по мере того, как действия становились более точными. Следовательно, обращаясь к истории моего обращения к Прибежищу, я прослежу историю процесса открытия, которая изложена довольно отрывочно и, кроме того, состоит в ряде медленных, иногда почти неуловимых развитий, среди которых нет драматических прорывов, за исключением, пожалуй, в самом начале. На самом деле, некоторые из этих изменений происходили столь медленно и столь незаметно, что их едва можно уловить, так что хорошо, что кое-какие из них нашли отражение – сразу или какое-то время спустя – в некоторых из моих работ, лекций и семинаров. В случае с первым из нескольких этапов постижения смысла, значения и важности обращения к Прибежищу такие «памятные записки» не нужны. И спустя более чем сорок пять лет это ощущение столь же свежо во мне, по крайней мере, когда я вспоминаю и размышляю о нем.

Переживание, с которого началась моя история обращения к Прибежищу, посетило меня в конце лета или начале осени 1942 года, когда мне было шестнадцать или семнадцать лет, в результате чтения «Алмазной сутры» и «Сутры Вей Ланга (Хуэйнена)», особенно последней. Я описал этот ключевой опыт в своих воспоминаниях о том периоде, написанных в конце пятидесятых, и, поскольку не могу улучшить данное тогда описание, я просто процитирую первую его часть2. Говоря о моей первой реакции на «Алмазную сутру», я написал: «Хотя эта книга воплощает столь возвышенное и утонченное учение, что даже Архаты, святые, достигшие личной нирваны, как говорят, впадают в замешательство и страх, услышав ее впервые, я сразу радостно принял ее с безоговорочным доверием и согласием. Для меня истина, преподанная Буддой в «Алмазной сутре», не была нова. Я знал это, верил этому и понимал это уже давным-давно, и чтение сутры как таковой пробудило меня к существованию чего-то, что я позабыл. Я сразу осознал, что я буддист и, по-видимому, всегда им был, что быть им – самое естественное место в мире, и что я никогда не был никем другим». Дав два возможных объяснения тому чувству, что я всегда был буддистом, я перешел к описанию опыта встречи с «Сутрой Вей Ланга», которая, как я написал, погружала меня в «своего рода экстаз» при каждом прочтении. Истина, преподанная Буддой в «Алмазной сутре» и, в более ограниченном виде, Шестым Патриархом в «Сутре Вей Ланга», конечно, была высочайшей истиной буддизма (насколько ее можно выразить словами), истиной Шуньяты или «пустотности», истиной, так сказать, того, что феномены существования в конечном счете неотделимы от Абсолютной Реальности, а Абсолютная реальность в конечном счете неотделима от феноменов существования. Поэтому тот факт, что я откликнулся положительно и непредвзято на это учение, означал, что мое око Дхармы было открыто, по крайней мере, до некоторой степени, и что в результате прочтения «Алмазной сутры» и «Сутры Вей Ланга» я на самом деле обратился к Прибежищу в Дхарме, второй из Трех Драгоценностей.