В интервью Мартин не устаёт подчёркивать тесную связь своих книг с реальной человеческой историей: «Я люблю исторические романы; но есть проблема. Я неплохо знаю историю, так что я знаю, как эти исторические романы закончатся! Историй из Войны Роз может закончиться только одним способом! А я люблю не знать. Ожидание, напряжение. Я хотел что-нибудь с масштабом исторического романа без ограничений заранее известного конца».[54] В 2017 году на вопрос очередного интервьюера, влияет ли окружающая его политическая обстановка на его книги, Мартин ответил: «Я живу в этих временах, поэтому неизбежно, что они влияют на меня. Но в процессе написания этого, я, вероятно, был намного больше погружён в политику Средних веков, крестовых походов, войну Роз и Столетнюю войну».[55] Далее он высказывается еще откровеннее: «Я пишу историю войны, реально-то – Войну Роз. Столетнюю войну».[56] В 1993 году, творческая фантазия Мартина получила мощный толчок после поездки по французским местам сражений Столетней войны: «Я ехал по Бретани и дорогам Франции к этим маленьким средневековым деревням, я видел замки, и как-то это меня опять раскачало. Я стал думать о Тирионе, Джоне Сноу и Дейенерис, моя голова была полна Игры Престолов».[57]

Когда Мартина обвинили в том, что в его книгах слишком много насилия против женщин, он опять апеллировал к реальной человеческой истории: «Я пишу историю войны… Там везде „война“ в названии моих вдохновений [Война Роз, Столетняя война]. И когда я читаю исторические книги, изнасилование – часть этих войн. Никогда не было войны, где такого не было, и это включает современные войны. Мне кажется, что есть что-то фундаментально нечестное, когда ты пишешь историю войны и опускаешь это».[58] А уж когда затронули вопрос рыцарства, то автор высказался, что «идеалы рыцарства воплощают одни из самых лучших идеалов, которые когда-либо придумало человечество. Реальность была несколько похуже, иногда ужасна. Конечно, это также верно и в отношении Семи Королевств».[59]

Интересно, что в своих книгах Мартин концентрируется только на военном аспекте рыцарской культуры, совершенно игнорируя, что в XII и XIII веках ярко расцвела «придворная рыцарская культура, блестящая, изысканная и нарядная, весьма отличная от примитивной и суровой культуры господствующего сословия раннего средневековья. Рыцарь продолжает оставаться воином, но придворный этикет требует, чтобы наряду с традиционной доблестью он обладал светскими изящными манерами, соблюдал во всем „меру“, был приобщен к искусству и почитал прекрасных дам, то есть являл собой образец придворного вежества, именуемого куртуазней».[60] Культ Прекрасной Дамы – неотъемлемый и очень важный элемент культуры средневековья, имеющий самое прямое отношение к сословной системе. Именно этот культ положил основу куртуазной поэзии, возникшей в Провансе (юг Франции) XI века. Старопровансальские трубадуры (поэты) были очень неоднородны в сословном плане: среди них были и представители знати, и мелкопоместные рыцари, и простолюдины. Так знаменитый трубадур Бернарт де Вентадорн был сыном замкового пекаря, Пейре Видаль вышел из семьи скорняка, Эльяс Кайрель начинал резчиком. Собственно, в поэзии трубадуров XI–XII веков (самого что ни на есть зрелого средневековья) сословные различия стираются: куртуазной любви достоин не тот, у кого много денег и древнее происхождение, а тот, у кого благородное сердце, даже если сам он беден и незнатен. А пели песни этих трубадуров и принимали их при всех дворах французских сеньоров.

Получается, что если Мартин настаивает на том, что корни его произведений в истории средневековья, особенно в истории войны Роз и Столетней войны, и особенно гордится точностью (как было на самом деле) своего средневековья, то историк имеет полное право сравнить то средневековье, которое известно науке (а не Голливуду) со средневековьем Джорджа Мартина. Мы можем сравнить средневековье Мартина только с познанной историей планеты Земля, поскольку истории никаких инопланетных цивилизаций мы, пока, не знаем. А если база для всей концепции Мартина реальное земное средневековье, то имеет смысл посмотреть, что оно всё-таки из себя представляло (насколько это известно историкам), и что из этого позаимствовал или отбросил Мартин.