Ладонь гладит рукоять меча.

Так интересно, царства, миры, города.

Сотни тысяч солдат, бьющих дороги подошвами в маршевом шаге.

Значки когорт, легионные Орлы.

Дворцы, колесницы, толпа!!!

Лепестки роз под ногами и в воздухе.

Сладкий запах роз.

А потом будто мираж развеялся.

Ничего.

Вообще ничего.

Скукожившийся клочок пергамента, лампада.

И холодное полированное железо рукояти.

«Почему мечи всегда холодные?» – проносится мысль.

Криво усмехается сам себе.

Вот уж точно не время для философии.

«А когда было время?» – мелькает мысль.

И снова кривая усмешка.

Он очень любил жизнь.

Вы знаете, что такое жизнь римской улицы?

Грязной, кривой, где на голову выплеснут помои, если зазеваешься.

Отшатнешься от них, провалишься плечом в пустоту дверного проема, ввалишься в полутемный зал таверны.

Грубые лавки и столы, выщербленные глиняные кружки.

Плебс, самый гнусный и самый прекрасный в мире.

Ты пьешь с ними, поишь всех и знать не знает никто, день или ночь, стоит ли еще Рим на своих холмах или боги испепелили его молниями.

Вываливаешься на улицу в обнимку с толпой, рука на чьем-то плече, тога залита вином.

В другой руке кувшин, и ты поднимаешь его над головой, и жадно ловишь рубиновые капли губами.

Вино течет по шее, красное, словно кровь, ты хохочешь, и хохочет толпа вокруг.

Чьи-то руки надевают на голову венок из придорожных цветов, ты пьян и счастлив.

Ты не знаешь никого из них, но любишь их всех.

Они все знают тебя, кучерявого гиганта с шеей буйвола и плечами борца.

И все любят.

Рим любит Марка Антония, обожает его.

И Марк Антоний любит Рим и купается в его любви.

Война.

Не римлянин тот, кто не служил.

Даже Цицерон, и тот начинал в штабе у отца Помпея.

Не любит вспоминать, провинциал.

Сирия.

Начальник конницы у Авла Габиния.

Иудея.

Земля богов и Бога. Боги, как сложно запомнить всю эту заумную чушь.

Антоний всегда слегка пьян, но всегда приветлив.

Он любит евреев – кто у них там царь, кто первосвященник.

И евреи любят Антония.

Поход в Египет.

Цезарь и Помпей взяли деньги, и легионеры маршируют сквозь пески.

Царь Птолемей Авлет снова на троне, и Антоний машет его дочерям, смешным девчонкам, таращащимся на него из-за колонн.

Галлия.

Дядюшка Цезарь.

Дядюшка никогда не улыбается.

Глазами.

Смеяться может, а улыбаться нет.

Так хорошо!

Дикие просторы, дикие племена.

Кислое пиво, жареное мясо.

Грубые шутки, пламя костров, горящие города и штурмовые лестницы к стенам.

Легионеры любят Антония.

Антоний любит легионеров.

Сенат.

Мутный после попойки взгляд бежит по белым пятнам на скамьях.

Рядам белых пятен.

Пятна ревут, Цезарь вне закона, и глаза наливаются кровью.

Кровь льется вокруг, он сам в крови, своей и чужой.

Ее уже не отмыть никогда, но кто ж знает то, боги!!

Скачка, трубят горнисты, ритмично всплывают золотые Орлы над колонной.

Ледяная вода Рубикона кусает щиколотки, конь замирает на миг, фыркает и делает шаг вперед.

Они перешли его, и нет обратной дороги для всех.

Фарсал.

Еще вчера, буквально ведь пили в обнимку с Лабиеном у костра в Галлии.

Стояли под градом камней из пращ.

А сейчас его конница летит вперед, и красный плащ обнимает плечи Лабиена.

И плечи Антония обнимает красный плащ.

Они все тут в красных плащах сегодня, с обеих сторон.

Бежит разбитая конница, бежит Лабиен, и Цезарь смотрит с седла на шеренги мертвых.

Мертвый Цезарь.

Зачем все это??!!!

Он мечется по дому, круша на пути все.

Зачем???!!!

Колесо крутится, и нет другого пути.

Не выйти, не слиться с толпой, не укрыться в тени.

Консул Антоний.

Заговорщики Брут и Кассий.

Убийцы.

Мальчишка-наследник, Октавиан.

Их войска вместе, и снова красные плащи заполонили поле.

Филиппы.