Бабр почувствовал, как странное волнение разливается по груди, расползаясь тёплой, неспешной волной. Он никогда не видел ничего подобного: здесь было не просто жилище, здесь был целый мир.

Медведь шагнул вперёд, будто ничего необычного не происходило, и Бабр, встряхнувшись, последовал за ним. Они отнесли корягу и свежесобранный кап под навес, аккуратно сложили его среди других заготовок, а потом медведь двинулся к дому.

Бабр помедлил всего мгновение и пошёл за ним.

– Как видишь, я ничего не придумал, – вздохнул медведь.

В его голосе была не просто усталость, а нечто большее – тяжесть, что копилась не день и не два, оседая в словах, как снег оседает в густой хвое. Бабр почувствовал это напряжение, ощущение чего-то невысказанного, и спросил:

– Что тебя тревожит? Ты ведь создаёшь такие прекрасные вещи.

Медведь покачал головой.

– Ты не понимаешь, – медленно произнёс он. – Ничего, кроме резьбы, я не умею. Моя жизнь держится только на том, что я могу создать своими лапами.

Он замолчал, словно подбирая слова, а потом, чуть тише, продолжил:

– В последнее время люди стали приходить реже. Запасы еды тают, и я боюсь, что без них не переживу следующую зиму.

Бабр нахмурился.

– Почему они перестали приходить?

Медведь устало вздохнул.

– В деревне появился другой мастер.

– Он делает лучше тебя?

Медведь усмехнулся, но в этой усмешке не было гордости – лишь лёгкая тень грусти.

– Нет, конечно, но он ближе. Не все готовы идти через тайгу ради моих резных фигурок.

Бабр задумался. Для него выживание никогда не было вопросом: он всегда мог добыть пищу, знал, как охотиться, как прятаться и выжидать. Но сейчас перед ним стоял огромный медведь – сильный, крепкий, могучий – и говорил о вещах, что казались нелепыми.

– И что ты будешь делать?

Медведь не ответил сразу. Он долго молчал, прислушиваясь к себе и к голосу ветра.

– Не знаю, – наконец произнёс он. – Я люблю то, что делаю, но я завишу не только от себя. Моё ремесло живёт, пока оно нужно другим.

Медведь опустил взгляд, провёл когтями по деревянной фигуре оленя, стоящей у порога, задумчиво очертил её изгибы.

– Если людям больше не нужны мои изделия, если они перестанут приходить… – он замер, словно проверяя, как звучат его собственные слова. – Тогда, наверное, мне придётся попытаться стать обычным зверем.

Он выдохнул, словно эта мысль была тяжелее, чем готовность её признать.

– Не уверен, что мне это под силу, но у меня не будет выбора.

Бабр молчал, перебирая в голове слова. Что сказать? Как поддержать? Как убедить медведя, что его путь ещё не окончен? Но прежде чем он успел найти ответ, медведь сам нарушил тишину.

– А тебя-то как звать? – спросил он, чуть склонив голову набок. – И чего ты вообще здесь делаешь?

Он задержал на Бабре взгляд, внимательный, изучающий.

– Да и вид у тебя… необычный, – добавил он после паузы.

Бабр вдруг понял, что так увлёкся историей медведя, что сам позабыл о своём пути.

– Меня зовут Бабр, – сказал он, выпрямляя спину. – Во мне течёт сила воды.

Медведь чуть приподнял бровь, но не перебил.

– Я ищу нефритовый камень правды, – продолжил Бабр. – Шаман сказал, что с его помощью сможет провести обряд и дать мне ответы на все вопросы.

При упоминании шамана глаза медведя вдруг оживились.

– Шаман? – переспросил он, будто выныривая из глубины своих мыслей. – Знаю такого. Как-то обменял у меня несколько рыбин на пару фигурок. Говорил странно, но добрый был человек.

Медведь задумчиво потеребил густую шерсть на подбородке.

– Камень твой из чего говоришь?

– Нефритовый, – ответил Бабр.

Медведь не стал говорить ни слова, он развернулся, подошёл к массивному деревянному ящику в углу дома и принялся там копаться, порой вытаскивая и откладывая в сторону какие-то вещи – куски дерева, заготовки, фигурки. Наконец, спустя несколько мгновений, он выпрямился, держа в лапах тяжёлый, тёмно-зелёный валун.