– Те, что нравятся людям.

Бабр замер. Вопросы вдруг смешались в его сознании, словно листья в водовороте.

– Ты знаешь людей? – спросил он тише, чем прежде.

Медведь слегка приподнял бровь, уголки пасти дрогнули, но назвать это улыбкой было трудно.

– А ты?

Бабр вспомнил шамана у костра, вспомнил тот странный момент, когда понял, что человек может понимать язык зверей. Что в мире есть вещи, не подвластные обычному течению жизни.

– Встречал одного… – медленно проговорил он.

Медведь кивнул. Он отодрал кап, с лёгкостью закинул его в мешок из грубой ткани, в котором уже лежали другие древесные наросты, затем свернул мешок и без лишних слов двинулся вглубь леса.

– Постой! – окликнул его Бабр. – Почему и как ты понимаешь людей?

Медведь остановился, медленно вдохнул, словно размышляя, стоит ли отвечать. Лес на миг замер, лишь ветер осторожно пробежался по листве.

– Я иду домой, – наконец произнёс он. – Помоги мне донести вон ту корягу, и я всё тебе расскажу по пути.

Медведь указал лапой в сторону – среди корней, наполовину утонувшая в земле, лежала выветренная временем коряга. Скрученные, обточенные дождями и ветрами формы напоминали застывшее движение, словно само дерево однажды потянулось вверх, но замерло в этой попытке.

Бабр молча кивнул. Они вместе подняли корягу, уложили её на спину Бабра. Вес давил ощутимо, но не настолько, чтобы остановить его.

Шаг за шагом они двинулись в путь. Под лапами пружинила мягкая хвоя, дыша, словно лес принимал их в своё спокойное, размеренное течение. Ветер гулял в кронах, но здесь, внизу, царила глубокая тишина, только мерное дыхание да редкий, глухой скрип дерева нарушали её.

Вскоре медведь заговорил:

– Я жил среди людей.

Бабр чуть замедлил шаг, насторожился.

– Как? – голос прозвучал ровно, но внутри дрогнула тень недоверия.

– Меня взял во двор один ремесленник.

– Ты был его… питомцем? – в словах Бабра мелькнуло сомнение.

Медведь коротко усмехнулся, ни презрительно, ни насмешливо, словно само это слово было лишено смысла. В его взгляде промелькнула дальняя, туманная печаль.

– Нет. Я просто жил рядом, смотрел.

– Смотрел? – переспросил Бабр. – На что?

– На то, как он создаёт.

Они продолжали идти. Лес прислушивался, замедляя время и вплетая рассказ в ритм их шагов.

Медведь рассказывал: о человеке, что брал в руки дерево и придавал ему формы, которые оставались жить дольше самой древесины; о тонких узорах, что украшали крыши, окна и двери домов – люди называли их наличниками. Линии, изгибы, завитки, которые на первый взгляд казались случайными, но несли в себе память о руке мастера, отпечаток его мысли, что оставался на дереве даже после того, как руки переставали работать. Он говорил о том, как запоминал каждое движение, каждый плавный росчерк резца, как видел, что за этими формами скрывается не просто работа, а нечто большее – ритм, порядок, суть. И о том, как люди приходили, чтобы обменять это на что-то своё. Как благодарили, как понимали ценность того, что сделано руками. Но потом…

– Когда я вырос, соседи стали бояться, – медленно проговорил медведь. – Они видели во мне только силу и угрозу.

Он сделал ещё один шаг, и хвоя под лапами мягко зашуршала.

– Ремесленник пытался убедить их. Говорил, что я не опасен, что я не похож на тех, кого они боятся. Но люди редко слышат, когда им говорят то, чего они не хотят слышать.

Медведь на миг замолчал.

– В конце концов, они вынудили его.

Бабр слушал. Ветер прошёлся по верхушкам деревьев, но внизу по-прежнему было тихо.

– Он привёл меня в лес, – продолжил медведь. – Оставил. Не потому что хотел, а потому что иного выбора у него не было.