Они шли дальше. Лес слушал, ветер шептал в кронах.

– Но ты не стал обычным медведем, – наконец произнёс Бабр, разрывая тишину.

Медведь не ответил сразу, лишь шёл молча, мерно покачиваясь в ритме шагов, будто его мысли двигались с той же неторопливой глубиной, что и сам лес вокруг. Только через несколько мгновений он заговорил:

– Нет, – в его голосе прозвучало что-то далёкое, тягучее, как эхо старых историй. – Дух тайги увидел, что я не умею добывать себе пищу, как обычный медведь. Увидел, что я не такой, как остальные, сжалился… и решил помочь.

Что-то холодное скользнуло по спине Бабра. Он слышал рассказы о духах, о тех, кто живёт в тенях леса, в дыхании ветра, в глубине рек, но никогда ещё не встречал тех, кого они коснулись.

– Как дух тебе помог? – спросил он, напрягая слух, будто ожидая, что в этот миг сам лес подаст знак.

Медведь обернулся: его тяжёлые лапы медленно поднялись, и Бабр увидел когти – необычные, чуть загнутые, острые, но не как у хищника.

– Дух тайги позволил раскрыться тому, что и так жило во мне, – произнёс медведь. – Я не мог стать таким, как другие, но я научился делать то, что видел с детства. Этими когтями я вырезаю фигурки зверей – тех, что люди используют как обереги. Вырезаю наличники, те самые узоры, которые когда-то видел.

Он говорил ровно, спокойно, но в голосе его звучало что-то неуловимо тёплое. Ни гордость, ни самодовольство – а тихое понимание своего места.

– Благодаря этому я и живу, – продолжил медведь. – Охотники, купцы… Есть те, кто знают меня, кто не боится. Они приходят, меняют мою работу на то, что мне нужно. Так я и выживаю.

Медведь вдруг хлопнул себя лапой по животу, и его глубокий, добродушный смех разлетелся среди деревьев.

– И, судя по моим размерам, – усмехнулся он, – люди не жалеют платы за моё искусство.

Бабр ощущал: этот медведь – не просто зверь. В его голосе, в мерном ритме шагов, в том, как он говорил о людях, о дереве, о творчестве, было нечто большее, чем простая жизнь таёжного хозяина. Время текло иначе рядом с ним, как будто само пространство сгущалось, придавая словам и движениям особую значимость.

Они шли долго, пока лес неожиданно не разомкнулся, выпуская их на просторную поляну. На её краю стоял человеческий дом.

Бабр остановился. Когда-то, ещё будучи обычным тигром, он видел такие издалека, чувствовал запах дыма, слышал голоса, ловил в воздухе следы жизни, но никогда не подходил ближе. В его мире людские дома всегда значили одно – там живут охотники, а где охотники – там опасность.

Медведь, заметив его заминку, спокойно произнёс:

– Это заброшенное зимовье стало моим приютом, не бойся.

Но Бабр уже не боялся, он смотрел на дом и не мог отвести взгляда.

Дом был не похож на те, что Бабр видел прежде. Его окна и крыша были украшены резными узорами – не грубыми, а тонкими, изящными, словно тень чьей-то бережной руки всё ещё хранилась в древесине. Бабр не разбирался в людских орнаментах, но чувствовал: в них есть что-то живое, что-то не просто созданное, а вложенное с душой.

Вокруг дома, расставленные в хаотичном порядке, стояли вырезанные из дерева звери и птицы: лось с точёными рогами, зубастая косуля, крылатый хищник, застывший в мгновении полёта, тюлень на льдине, даже маленький юркий соболь, будто готовый метнуться в сторону. Они не были случайными, они смотрели, сторожили, жили своей неподвижной, но полной смысла жизнью.

Чуть в стороне от дома раскинулся навес из брёвен, коры и мха. Под ним лежали древесные заготовки, капы, свежая стружка, неудавшиеся работы – словно здесь обитало само ремесло, а не просто его следы.