Фрол почувствовал, как говоривший распахнул ворот его рубахи и просунул руку к груди. Через мгновение раздался радостный возглас:

– Живой! Ей-богу живой! Надобно его к старцу Макарию свезти. Помогай, Евтихей, мне одному не под силу будет.

После этих слов незнакомцы вцепились в его пояс и перевалили обмякшее тело в лодку. Лицо Фрола уткнулось во что-то скользкое и вонючее, а в нос ударил запах рыбы и прогнившего лыка.

– Ты смотри! – опять раздался голос молодого Евтихея. – Сума на боку у нашего мертвяка. Видать, государственный человек будет.

– Ну, вот видишь, – с укоризной в голосе ответил его старший товарищ. – А ты все «нехай плывет, нехай плывет». По всему видать, доброе дело мы с тобой, Евтихей, сотворили. Зачтется не токмо перед Господом нашим, но и перед царем государем-батюшкой.

Потом тело Фрола закачалось на мягких волнах родного Донца, а следом его подхватили и понесли над зеленой и сочной травой-муравой. Он качался на этом ковре, пока не достиг белых облаков, клубившихся далеко у горизонта. Кто-то невидимый приподнял его тело и бережно уложил на самое большое облако. Открыв на мгновение глаза, Фрол увидел над собой черного ворона. Большая птица подняла крыло, и прохладные струи дождя мягко коснулись его лица. Еще один взмах крыльев и горячее пламя обожгло висок Фрола так, что он вскрикнул и опять провалился в небытие…

Очнулся Фрол от холода. Спина и икры ног задубели так, как будто он всю ночь пролежал на лютом морозе. Приоткрыв глаза, он в полумраке разглядел что-то белое, окружившее его со всех сторон. «Неужто снег? Вчера вроде еще лето было», – в памяти Фрола пронеслись события вчерашнего дня.

С самого спозаранку они с Мишкой Томиловым наладились порыбачить. Накануне Мишка приглядел подходящую затоку, в которой, по его словам, «щуки кочевряжатся, аки басурмане, поднятые на пики». Но не успели они толком и снасти приготовить, как прибежал посыльный от воеводы, который велел им обоим срочно явиться в канцелярию при полной амуниции, да еще и верхи. Зная крутой норов Цареборисовского воеводы, друзья бросились седлать коней.

В городке еще не все петухи проснулись, а в канцелярии уже вовсю кипела работа. Воевода сидел за столом и самолично разбирал бумаги, которые ему услужливо подавал думный дьяк Любим. После того как царь-батюшка Михаил Федорович открыл особые приказы для разбора жалоб своих подданных, работы воеводам и старостам на местах прибавилось.

Переступив порог канцелярии, друзья замерли, вытянувшись, как того велит устав воинской службы, во фрунт. Мишка от усердия даже щеки надул.

– Ну вот что, орёлики. – Воевода встал из-за стола и сделал несколько шагов в их сторону. – Тут из высочайшего приказу царя нашего батюшки Михаила Федоровича бумагу переслали. А писана она была сродниками[55] нашими – богомольцами с Северского Донца.

Воевода глянул в сторону дьяка, и тот, взяв со стола свиток, услужливо прочитал: «Бьют челом твои богомольцы Северского Донца Успения Пречистыя Богородицы Святой черный поп Ионища, да черный диакон Германища, да старец Макарища с братией».

– Просит эта братия известно чего – хлебушка ржаного, квасу хмельного да рубища льняного. – Воевода, обхватив широкой ладонью густую бороду, на минуту задумался, а потом продолжил: – Только вот, окромя ентого, извещают они царя-батюшку про то, что не токмо богомолье их запустело, а и все земли промеж Осколом и Тором обезлюдели. Что нет им жития от татарвы проклятой, что кочевья басурманские скоро из палат царских можно будет узреть.

Воевода подошел к Фролу и Мишке почти вплотную и, глядя им в глаза, спросил: