«Вот и конец… что же я сделал не так?!» – блондин произнёс это твёрдым басом, но от сказанного плечи почтальона поникли. Он понял, к чему клонит его товарищ, наизусть нашёптывая статью со стены. Лица обоих пестрили там под заголовком «Гордость почтовой службы»; теперь же блондин смотрел на фото, держа в голове другую правду: поджоги шестьдесят первого года лишили его половины редакции, вынудили перенести архив в подвал заброшенной гостиницы, а конкуренция не дала спуску. Во взгляде мужчины не было и намёка на авантюры по этому поводу. Выдержав паузу, он достал из кармана брюк конверт, вытянул оттуда пару билетов и, хвалясь, помотал ими перед почтальоном:

– Один журнал оценил кое-что из моих фотосъёмок. Знаю, ты и без подработок у меня не обеднел бы, но с тобой я достаточно долго продержался на плаву. Это чистая правда, и горевать теперь не о чем. Мы с супругой улетаем, Тимур. Там, у порога, сложен последний номер нашего «Горизонта», и завтра на развозе я составлю тебе компанию. Сделаем это вместе, как тогда, после школы, на побегушках у моего деда, царство ему небесное.

– Он всегда видел тебя на месте главного редактора, а ты просто делал фотографии да ухлёстывал за сотрудницами, – поправив на полу покосившиеся папки с макулатурой, почтальон боднул гостя и побрёл наверх.

– На секундочку, лучшие фотографии, любезнейший! – в голосе блондина заиграл смешок. Он пошёл за товарищем, перенял у него связки газет и, положив их на ступени (как тот наказал), смущённо добавил: – Знаешь, а этому месту идут женские духи…

Убрав ото рта ладонь, Лиза глубоко вздохнула. Семь минут бедняжка просидела за радиатором, подстраивая дрожь тела под звуки мышиного шастанья. Семь минут длиной с вечность. Стыд и страх в равной мере заполняли её мысли, но потом Лиза увидела, как вытянулось лицо почтальона после реплики гостя. При дневном свете черты мужчины показались выпускнице мягкими и моложавыми. Такими они были и на снимке из статьи тринадцатилетней давности, которая висела на стене. Лиза не могла вспомнить, где прежде видела эту газету, но точно знала, что ей не показалось. Девушка без оглядки покинула подвал, затаилась за поливной бочкой во дворе, и, когда море сползало с берега, чтобы вновь на него рухнуть, разговор двух приятелей у ворот был слышен ей.

Мужчины прощались, и вскоре почтальон вернулся на задний двор, вертя в руках всучённую ему блондином коробку. На глазах у Лизы он распаковал её – под запиской «Это тебе в благодарность от моей жены!» внутри лежала очередная фуражка. Мужчина взахлёб рассмеялся: «Никак моя последняя премия…» Оставив головной убор у крыльца, он побрёл к ведущей на крышу пожарной лестнице и у самого её подножья вздрогнул. Подвальная дверь была распахнута и цеплялась за бутоны вьюнов. Глаза почтальона снова заблестели. Многое в них было написано. Многое, совсем тогда непонятное Лизе. Она всё ждала какого-то поворота, осмысленности в происходящем, а мужчина просто взобрался на крышу и стал наблюдать за пробуждением города. Десять, пятнадцать минут ожидания… почтальон не изменил себе.

На море начиналось волнение, и, надув щёки, Лиза окольными путями покинула особняк. Она спустилась к берегу, босыми ногами прошлась по песку и вышла к набережной, где ветер оказался сильнее. Только там Лиза ощутила на макушке тяжесть головного убора. Котелок из подвального шкафа уберёг её причёску от непогоды, и девушка не смогла вспомнить, как умудрилась его надеть. Она испуганно бросила взор через плечо – почтальон, ещё заметный за дальностью расстояния, стоял на прежнем месте и тянул перед собой руки. Тянул не к девушке – к стае чаек, которая кружила в небе, подбирая хлеб от своего благодетеля. Это повторялось, пока кулёк почтальона не опустел. Но и тогда птицы не покинули его, а смирно расселись на крыше.