Ни отдающей теплом лампочки, ни запаха керосина или тлеющего фитиля – там не оказалось ни следа недавнего присутствия. Особняк был заброшен. Оставшаяся мебель в нём давно заросла пылью, а полотна живописцев свисали со стен, окинутые паутиной, которая теперь выглядела привлекательнее тех картин. Транжиря спички, ребятня обошла оба этажа, но комнаты одаривали их лишь сквозняками. Четверть часа выпускники напарывались на баррикады да торчащие пороги, и никто не следил за временем…

Стоящий в дозоре толстопуз с уже нескрываемой боязливостью призывал приятелей поторапливаться, когда дом сотряс крик. Сначала он был коротким и одиночным, затем повторился затяжной чередой из нескольких голосов. Дозорный предпочёл не выяснять, что там так напугало его подруг. Сверкая пятками, он рванул прочь из страшащей темноты, однако спотыкнулся, едва переступив порог. Несколько секунд парень в забвении провалялся на ступенях, пока один его страх не взял верх над другим. Велосипедный звонок разрезал округу, и трусишка, зажмурившись, ринулся обратно в прихожую.

Его напуганные грызунами одноклассницы к тому моменту взяли себя в руки, но появление почтальона вернуло всё на круги своя. В творящемся балагане только один человек не нарушал царившую в доме тишину: её серые глаза были распахнуты, на лице играли солнечные блики. Лиза в исступлении обходила подвальный этаж, а остальные школьники даже не предполагали, что эта недолюбливаемая всеми умница ещё находилась в доме. Да чего там… девушка сама не до конца в это верила. Обойдя горы макулатуры, какой был забит подвал, она вышла к бойлерной – там возвышался шкаф в полтора её роста. Из замочной скважины торчал ключ, и, взволнованно смахнув со лба завитки бледно-рыжих кудрей, выпускница повернула его до щелчка.

Фуражки, шапки, котелки – в шкафу лежали десятки головных уборов. «И всем этим владеет один человек?!» – устроив примерку, Лиза не сдержала чувств, но восклицание её осталось без внимания. Предчувствуя взбучку от почтальона, школьники удирали к морю, и никто из них не заметил в фундаменте блеска, перед которым Лиза не устояла. То окно не было заколочено досками, как все остальные. С десяток метров, пройденных от него вдоль пристроек, вывели бы ребят к занавешенному плющом спуску в подвал, но шебаршение гравия за воротами всё усиливалось.

Почтальон явился под гул первых автобусов, на этот раз без сопровождения. Он заметил распахнутую дверь гостиницы ещё у калитки и ругал себя за рассеянность, пока следы школьников на грунте не оправдали его в собственных глазах. Мужчина обошёл дом, после решил для успокоения осмотреть весь участок, правда, махнул рукой на эту затею. Он с безразличием поплёлся к своей лазейке в подвал, но благовоние лаванды у входа подкосило-таки ему ноги. Почтальон узнал те дамские духи. Без сомнения, он узнал бы их, пройди ещё десять или тридцать лет с тех пор, как они обожгли ему сердце. Мужчина стоял напротив своего отпертого шкафа и не видел в нём беспорядка. Грубые черты его лица разгладились, под глазами рассыпались морщинки. Он так рухнул в воспоминания, что не заметил, как у ворот особняка прорычал грузовик. За визгом клаксона последовали скрип калитки, сопение, шарканье подошв под дверью. Однако мечтатель пропустил мимо ушей и это, ответив на оклик «Утро доброе, Тимур!» мимолётной растерянностью.

Визитёр двинулся вниз по лестнице, не дожидаясь приглашения. Он спускался неторопливо, и приметы этого человека, всё более различаемые с каждой пройденной ступенью, гасили во взгляде почтальона блеск. Его гостем оказался коренастый блондин под сорок, аккуратно одетый, но неприлично заросший щетиной и взмокший до пятен на рубашке. Приветственная церемония мужчин ограничилась кивками. Минуту они молчали, каждый о своём: почтальон никак не мог оправиться от лавандовых грёз, а гость с досадой разглядывал висящую под окном газетную вырезку.