— И?..

— Да ничего. Я свое удостоверение показала, а в сумочке сверху пара артефактов лежала. Я сумочку открыла и сказала, что фонит. Что всегда фонит и дает ложный сигнал.

— Молодец, — одобрил Джек. — И как, поверили?

— Ну, не совсем... Сомневались, но Донно поддержал, они не стали с ним спорить.

Энца откинулась на спинку и закрыла глаза.

— Мерзкое ощущение: всех обманула, штуку еще эту притащила, вообще...

Она вздохнула, потом сквозь ресницы посмотрела, что делает Джек: печатает что-то. Уж вряд ли отчет на завтра. Не надо его, наверное, отвлекать разговорами.

Тем более что страшно хотелось спать. Энца приняла душ, переоделась в пижаму. Браслет сняла и аккуратно сложила в подарочную коробочку. Выключила свет, спихнула Джека с дивана и легла.

Джек продолжил печатать, прислонившись к дивану. Под тихий уютный стук Энца быстро задремала.

— А ты читала что-нибудь из моего, что тут есть? — спросил вдруг Джек.

Задумавшись, он забыл, что напарница легла спать.

— Читала, — сонно отозвалась та. — И ту, синенькую, и большую, и еще в журнале.

— И как?

— Интересно.

Джек фыркнул, недовольный невразумительным ответом.

— Мне вот это даже запомнилось, — вдруг продолжила Энца, когда он решил уже, что та окончательно заснула.

«Я натянутая парусина,

с ветром обнимаюсь,

Если б не снасти

и реи,

Век бы обнимались,

А потом — глубина морская.

Я волна океана,

нет ни глаз,

ни рук,

Лишь толща зеленая

Да корона из белой

пены…»

Сонно зажевав последние строки, Энца заснула и больше не отвечала Джеку.

— Это совсем старое, — говорил он. — Это я чуть ли не на первом курсе писал. И оно длиннее раза в три. Хотя все равно, надо же... запомнила.

Он откинул голову, прислонившись затылком к ее руке.

— А Эли нравится, когда стихи про любовь и что-нибудь трагическое, чтобы поплакать.

Он вздохнул: у него таких вещей практически не было. Какая там к бесу трагическая любовь? Вон, Шекспира возьмите и плачьте над ним. Недавно Эли попросила написать что-то для нее, но не выходило.

То есть выходило, но свое, не то, что хотела рыжеволосая красавица. Досадно, с одной стороны, а с другой... Да и бес с ним. Главное, что вообще выходит, еще совсем недавно мысли вовсе не складывались, ускользали от него.

Анне снилась площадь, залитая солнцем. Преломляясь в широких гранях кристалла ее разума, перед ней стояла растерянная темноволосая девушка. Анна знала, сейчас будет предсказание — именно так, преломленным, искаженным и двоящимся выглядел мир в таких случаях. Анна-из-сна этого еще не знала и просто испугалась, вцепившись в руки девушки. «С вами все в порядке?» — тревожно спрашивала та, но разум Анны соскальзывал во тьму, а губы произносили что-то, не слышное ей самой.

Анна-теперешняя услышала эти слова и вспомнила девушку, мимоходом подивившись вывертам памяти. Это была та самая Айниэль, которую недавно вспоминали у Джека.

«Мертвые камни ждут тебя. Ветер принесет погибель», — сказала она Айниэль-из-сна, и та ужасно перепугалась.

Потом Анна долго плыла над выжженными солнцем ковылями степи, пила соленый влажный ветер с моря. Она путалась в ветках слив, усеянных незрелыми зелеными плодами, терялась в чужих мыслях и снова возвращалась к морю, на берегу которого стоял древний город… Его мертвые камни уже позабыли людей.

Не трава — сухостой. Полынь, типчак, бессмертники на скалистых склонах, выгоревшие на солнце, ломкие. Гроздья белых улиток на каждом стебле, громко пиликают в гуще кузнечики. Сойдешь с тропинки — словно волны рассекаешь, прыскают во все стороны. А звук не прекращается, цвир-цвир-цвир... Ветер пахнет солью, горький, тревожный. Моря не видно, но девушка знает, что оно там. Дышит за холмами, плещет волнами на каменистый пляж. Днем купаться времени нет, но вечером отпускают иногда, и это такое счастье ― даже сидеть на берегу, отогреваясь на солнце, и наблюдать за игрой света на подводных камнях, слушать шорох прибоя.