История очень добрая, аж до слёз!

Гужиков Валентин Петрович никогда, никуда и не в чем не спешил. Он практически всегда молчал, но при этом мало думал. Жил он в маленькой квартирке по улице Гиреевской, вместе с Игнатом, бело-черным котом и с его дочерью Глашей пышно-пухлой, серой кошкой.

Гужиков больше всего на свете любил пшённую кашу с мёдом, чай с мятой и шоколад «Пупсики», а также воздушные шары. Ежедневно Гужиков ходил в парк, чтобы купить шарик, надутый газом.

В его квартире их было очень много, которые прижимались к потолку, многие лежали на полу.

Игнат обожал разрисовывать их.

А Глаша всегда ворчала, по поводу того, что жить так не возможно.

Проснувшись утром, Гужиков попытался вспомнить вчерашний сон, он вспоминал его вторые сутки.

– Гужик, ты проснулся?– услышал Гужиков из соседней комнаты голос Игната и сразу понял, что он сейчас о чём-то будет просить.

Поскольку «Гужиком» Игнат его называл либо в случае хорошего настроения, либо в случае просьбы.

– Гужик, милый, сходи мне за кефиром, очень прошу, – простонал Игнат.

– А что, сам не можешь? – спросил Гужиков.

– Могу, но так хочется заботы, – ответил кот.

– А Глаша? – продолжал Гужиков.

– Как что – сразу Глаша? Тебя первого попросили. И вообще, у меня голова болит, – прокричала Глаша.

Гужиков вздохнул и встал.

Он медленно прошёлся по комнате, потом случайно наступил и раздавил какое-то мимо пробегающее насекомое.

Опять вздохнул и начал одеваться.

Единственной повседневно-праздничной одеждой Гужикова были розовые вельветовые брюки и серый драповый пиджак, под который он одевал либо голубую в клеточку рубашку, либо в ромбик.

Одевшись, и взяв тряпичную сумку, он ещё раз взглянул на раздавленное насекомое и сказал:

– Я пойду, Глашенька, мне на завтрак, как всегда, пшённую кашу с мёдом.

– Сегодня завтрак автоматически переносится на время обеда. – Я не выспалась, – ответила Глаша.

– Меньше по ночам шлёндать надо с этим оболтусом, как его: Алиботросом что ли, надо же – «Алиботрос» – во имя! – захихикал Игнат.

– Да не Алиботрос он, а Альберт, и потом, какое твоё дело! – вскипела Глаша.

– Это моё какое дело? Ты как с отцом говоришь? Сейчас встану и пройдусь по мягкому месту клюкой, – кричал Игнат.

Глаша что-то громко, почти с надрывом кричала что-то в ответ.

Гужиков натянул на голову беретик, накинул плащ и вышел.

На улице моросил дождик, Гужиков протянул руку и, выставив ладошку, захихикал.

Постояв немного, Гужиков пошёл в магазин, а чтобы не было скучно, тихо-тихо напевал им самим сочинённую песенку:

– Ля-ля, вот это да! Гули-були-гуда это чудо!

Я смеюсь и я пою! Потому, что я иду!

И, конечно же, приду! Если только захочу!

Гужиков пел и шлёпал по лужам.

– Мужчина в берете! – вдруг услышал Гужиков. – Да, да, я к вам обращаюсь, – повторил голос, и Гужиков увидел очень странного пса, сидевшего на земле в резиновых калошах и старом плаще, с гармошкой в передних лапах.

– Вы меня звали? – спросил Гужиков.

– Вас! С мольбой и прошением подать, сколько сможете, покалеченному, и незаслуженно оскорбленному, ценою вырванного уха и оторванного хвоста, защитившего губернатора Ханты-Мансийского округа, – застонал пёс и зарыдал.

Гужиков тоже заплакал тоже.

– Чего ты рыдаешь? – буркнул пёс.

– Да как же, ведь жалко, – рыдал Гужиков.

Пёс взбодрился и, зарыдав, закричал ещё громче:

– Сижу я тут промёрзший, голодный, больной, никому не нужный. А помру – никто не заметит. Подай, добрый человек, на хлебушек.

Гужиков захлёбывался и обливался слезами, при этом стонал.

Пёс нагнетал обстановку:

– Несчастному, закрывшему собой от пули, вражеской, губернатора и его детишек, подай бедному в прошлом бультерьеру…