Лишив женщину всех политических прав, постарались вовсе удалить ее из общества; она не посещала театров, не могла присутствовать на олимпийских играх, участвовать в общественных и домашних праздниках, обедать в одной комнате с мужчинами, являться до шестидесятилетнего возраста на чьих бы то ни было похоронах и т. д. За исключением некоторых случаев, ей было запрещено быть на улице днем, а ночью дозволялось не иначе, как в экипаже и с факелом. Женщины были заключены в гинекеи и гаремы, которые у высших классов охранялись часто караулом, им запрещали даже смотреть из окон на улицу. Словом, женщину хотели держать так, чтобы все посторонние люди забыли даже о самом ее существовании. «Имя честной женщины, – говорит Плутарх, – вместе с ее личностью должно быть заключено в стенах дома».

Все это закрепощение производилось с тою целью, чтобы специализировать женщину для материнства, чтобы муж мог иметь от нее хороших детей, семья – хорошую мать и хозяйку, а государство – хороших граждан. Из личности она была превращена в орудие семейных и общественных целей. Все воспитание девушек – этот самый могучий рычаг изменения социальных порядков – клонилось к тому, чтобы сделать из них здоровых матерей, трудолюбивых и покорных работниц. Глава семьи, имевший над детьми право жизни и смерти, совершенно произвольно распоряжался рукой своей дочери и отдавал ее за кого хотел; он имел право продавать своих детей и, не стесняясь, торговал дочерьми, сбывая этот товар выгодным женихам. Но гречанки не всегда безропотно сносили такое третирование себя, как скотин. «Когда мы вырастаем и приходим в разум, – жалуется софокловская Прокна, – нас сбывают с рук и продают вдаль от отеческих богов и от родителей». Солон запретил продажу невест, но он же ограничил сумму вошедшего уже тогда в обычай приданого, размеры которого бывали так велики, что греческие царевны получали часто в приданое целые царства. И хотя Медея у Еврипида говорит, что женщины самые жалкие существа, ибо покупают слишком дорого своих господ, но приданое все-таки доставляло жене известную самостоятельность в семействе, а при значительности суммы даже власть над мужем, почему Солон и запретил давать его в больших размерах. Сироты знаменитых граждан получали казенное приданое, а сиротам вообще предписывалось давать его их родственникам, если последние не хотели брать их замуж. Супруг мог только пользоваться доходами приданого, оно было неприкосновенно даже при конфискации мужниного имущества, и жена получала его в случае развода вместе с данным ей при заключении брака утренним даром жениха. Девушка могла быть также наследницей, но в таком случае, ради нераздробления семейного имущества, она обязана была выйти замуж за одного из своих близких родственников; если же она, по старости, безобразию или болезни не годилась для брака, то родственник поступал к ней в дом, считался ее номинальным мужем, хотя в качестве последнего и не имел права наследовать ее имущества. Таким образом, даже богатые сироты не могли свободно располагать своей рукой и должны были отдавать ее тому, кому предписывал закон. К немаловажным стеснениям женщины принадлежало и запрещение брака с иностранцами. Каждый иностранец, женившийся на афинянке, продавался вместе со своим имуществом, и треть вырученной за него суммы отдавалась доносчику; афинянку, вышедшую за иностранца, тоже продавали в рабство, а отца ее подвергали штрафу в 1000 драхм. При Перикле было продано таким образом пять тысяч афинских гражданок. Целью подобных карательных мер было поддержание чистоты семейной крови и нераздельности семейного имущества, почему допускались браки даже между братом и сестрой. Моногамия была единственной законной формой брака, но столь ревнивое, относительно поведения женщин, государство часто смотрело сквозь пальцы на противозаконные действия мужчин, державших не только множество наложниц, но и нередко вступавших в брак с несколькими женами. Запирая женщину в гинекей, требуя от нее безусловной верности мужу и других семейных добродетелей, государство в то же время поблажает развращенности мужчин, открывает для них казенные непотребные дома, чтобы они могли и безумствовать в оргиях публичного разврата, и отдыхать от них в тиши чистой семейной жизни. Муж делается абсолютным повелителем жены; он мог прогнать ее от себя по малейшему неудовольствию; мужья в первую эпоху нередко продавали своих жен, а потом – менялись ими или, лежа на смертном одре, обручали их со своими приятелями. Впрочем, при этом мы видим и совершенно другие по характеру явления. Нередко супруги расходились по взаимному соглашению; недовольная мужем жена могла жаловаться на него суду и просить развода; но уже одна заключенность женщин в гинекеях делала этот закон недействительным. К тому же закон требовал, чтобы жена являлась лично в суд в сопровождении своего опекуна, то есть мужа! Когда Гиппарета, жена Алкивиада, выведенная из терпения его развратом, явилась перед архонтами с жалобой, то Алкивиад схватил ее, силой утащил из суда домой, и никто не счел нужным вступиться за несчастную жену и за закон, поруганный поступком ее мужа. Супруг был владыкой жены, и последняя называла его не по имени, а господином. Аристотель, правда, смягчает несколько характер их отношений, говоря, что глава семьи властвует над женой, как государственный человек или как правитель республики, а над детьми – как царь. Особенно доставалось бесприданным женам, мужья третировали их, как рабынь. Но нужно заметить, что власть мужа была не единственная, тяготевшая над женщиной в течение ее жизни; муж получал эту власть от отца жены и, умирая, передавал ее наследнику, как это бывает во всех архаических обществах. Такая вечная опека над женщиной стоит в тесной связи с принципами патриархального семейства. Единицей древнего общества служит семья или лучше отец ее, совмещающий в себе права и обязанности своих домочадцев; после его смерти его сын или внук делаются самостоятельными потому только, что могут сделаться главами семейств. Женщина же не может получить семейного главенства и поэтому не может приобрести и сопряженной с ним самостоятельности. Бессмертие семьи было главной заботой грека и для него не было ничего ужаснее вымирания семейства, вследствие которого исчезает в потомстве имя умерших предков, они лишаются религиозных почестей, родовые боги остаются без жертв, домашний очаг без огня. От такой беды семейство избавлялось посредством женщины, которая, не имея никакого самостоятельного значения в брачной жизни, служила только орудием рождения детей, этих «якорей жизни», а в особенности сыновей, – «столпов дома, спасителей имени умирающего отца», «новых граждан государству и новых служителей богам». Только для этого и держалась жена, а вовсе не для любви, для которой существовали гетеры. Плутарх пишет, что «с честной женщиной вовсе нельзя жить в одно и то же время, как с супругой и как с гетерой»; а Демосфен говорит: «мы имеем гетер для душевных наслаждений, прелестниц – для грубых ласк, и законных жен – для поддержания нашего рода и имени и для охранения наших жилищ». При этом от женщины требовалось, чтобы она была, по выражению Софокла, «верна, как собака». Прелюбодейную жену муж мог продать, а ее соблазнителя убить на месте; отец также имел право продать свою павшую дочь, а до издания солоновских законов даже казнить ее смертью. Кроме того, жена должна быть хозяйкой или экономкой мужа. «Женщина, – говорит Ксенофонт, – должна походить на пчелиную матку – не уходить из дому, иметь неусыпный надзор за невольницами, давать каждой из них приличное занятие, принимать домашние запасы и приводить их в порядок, припрятывать в надежное место то, что может быть не употребляемо в хозяйстве до времени, надсматривать за выделкой полотна и одежд, равно как и за печением хлеба, заботиться о больных служанках, содержать в порядке и чистоте все кухонные принадлежности, кормить и воспитывать детей и, наконец, заботиться о собственном своем приличном украшении». С течением времени даже та хозяйственная деятельность женщины была крайне ограничена и вовсе лишена самостоятельности. В одной из комедий Аристофана женщины жалуются, что «даже мука, масло и вино, бывшие прежде в полном их распоряжении, теперь от них уже не зависят, а ключи от домашнего хозяйства, очень надежные и сделанные с большим искусством, находятся у их мужей». Ни в делах хозяйства, ни в делах воспитания детей женщина не имела никакого права на самостоятельный голос. На гробницах хозяек изваялись узда, веник и сова, эмблемы бдительности, экономии и молчаливости. Целомудренная Венера, – Венера законного брака, – изображалась опирающейся пятой на черепаху, в знак того, что женщина не должна обнаруживать никаких порывов ума и сердца. Когда Пенелопа делает сыну совершенно разумное замечание, то Телемак отвечает ей: «отправляйся-ка в свои бабьи комнаты да займись своим делом, смотри за прялкой и веретеном, распоряжайся прислужницами, задавай им работу;