Всеволод Сергеевич пробыл в кабинете несколько минут, вышел и без остановок направился вниз. Сидевший помощник вновь попытался встать, но уже для субординации, на что Буров вновь усадил его начальственным жестом. Спустя ещё минуту Всеволод Сергеевич был уже на улице. Оглянувшись и убедившись, что никому из окружения до него дела нет, он поспешил свернуть с прямой и скрыться от возможного, как он думал, преследования.

Трюк вроде бы прошёл, и осталось только ждать результата. Всеволод Сергеевич перевёл дух и подивился сделанному, – «что-то теперь будет?!»

Костю отпустили в два часа, пунктуально и добросовестно. Выйдя, он закурил и, немного постояв, тронулся к дому.

Всеволод Сергеевич торопиться не стал. Он посмотрел, не потянется ли хвост, но хвоста не было. Ещё раз подивившись своей прыти, он пристроился вослед уже довольно далеко ушедшему товарищу.

Сева проследовал до самого дома, и хотя по дороге у него жутко разыгрался аппетит, предпочёл не отвлекаться и проводил Костю до конца, до хлопка двери, после чего ещё раз осмотрелся. Ничего не заметив, побежал в ближайший магазин, чему-то мечтательно улыбаясь.

Костя уже успел переодеться, когда раздался звонок в дверь.

На площадке он увидел Бурова, улыбающегося и беспечного, с каким-то кульком в руке.

– Ты извини. Мне нужно жену встретить. Мы, наверное, скоро приедем. Захочешь выйти – ключ на столе.

Костя ушёл.

Постепенно Всеволод Сергеевич перестал понимать своё присутствие. Посидев немного, он направился к выходу, попросив соседку закрыть за ним дверь.

Странные свойства памяти, да и вообще сознания, наложили свой отпечаток на все текущие дела.

Как и следовало ожидать, доступ вновь был закрыт, и Всеволод Сергеевич вновь ввязался в нудную техническую тяжбу.

От времени, от всего случившегося, у него остался странный след. Не трансформировавший его мировосприятие, нет… Не изменивший общей, казалось бы, картины жизни.

Семья его опять осталась внакладе, но жена, спасибо ей, и не претендовала на него. Она уже привыкла. Дочери объяснить было труднее, но, казалось, и она, следуя материнскому чувству, что-то понимала.

Странные свойства памяти, сознания, сокрушавшие линейную и, возможно, логическую последовательность, выходили наружу. Частное сознание несвободы обращалось в характеристику общей несвободы. Казалось, что Буров иначе уже жить не мог. Его ум и хватка в этой ситуации обострились до предела, превращая рутину во вдохновенный труд.

К концу третьего месяца всё было готово, и опять оставалось только выбрать день.

Мартовский утренник засеребрил землю, приведя к чистоте небольшое земное пространство. К поверхности примкнула свежая морозная дымка, и солнечный свет присутствовал в несколько аморфном состоянии, светясь в лёгкой взвеси охваченных морозом частиц.

Буров поднялся рано – в настроении хоть и приподнятом, но не спокойном. Что-то переменилось, перешло из разряда оригинальных фактов в последовательную часть жизни с её нарастающей ответственностью и постепенно преобразующейся средой.

Уже на месте Всеволод Сергеевич ощутил силу, которая с какого-то боку подпирала его, давя неизвестным своим разрешением и претендуя вроде бы на нечто большее.

Он вышел на Камскую и, преодолев её, свернул по Линии.

Ему открыла Наташа. Он не был с ней знаком, но всё же заметил, как она устала. Из ближней комнаты выглянула соседка и, видимо, узнав его, кивнула.

Всеволод Сергеевич назвал себя, и Наташа его вспомнила, – заочно, конечно, но твёрдо.

Часа три они просидели в тусклом свете, говоря о разном. Кругом была война и определённые ей годы. Время уносило самых близких, заставляя живущих идти вслед за ними. Время говорило по существу. По существу приходилось говорить и людям. Время отвечало за свои действия. Людям приходилось делать то же самое. Наташа потеряла две жизни: своей матери и своего маленького сына. Тысяч жизней лишилось время. У неё оставалось две. У него – миллионы. – Время играло не по правилам?