Это было истинной правдой. В тот день на Ингрид были темные шерстяные брюки и зеленый, цвета бутылочного стекла, джемпер с вырезом. Уши были проколоты серьгами-гвоздиками, а седеющие волосы аккуратно уложены. Выглядела она хоть в церковь идти или на трибуну читать лекцию о налоговом праве.

– Разве ж я могу тебе отказать, – отозвалась она. – Конечно, бери все, что сочтешь нужным. Правда, размеры у меня побольше, утонешь еще… но все же пойдем, глянем.

Примеряя вещи Ингрид, Табита чувствовала себя девчонкой, которая примеряет одежду матери. Юбка соскальзывала с бедер и волочилась по полу, а рукава жакета закрывали пальцы.

– Какая же ты крошечная, – подивилась Ингрид, разглядывая ее.

– Да еще подрасту как-нибудь.

– Так, что у нас с платьем? Надо бы подтянуть немного.

Табита сняла юбку и жакет. Кожа ее побелела и покрылась мурашками. Ноги поросли волосами. Она стянула носки – еще и ногти нужно подстричь.

Она надела темно-синее платье. Ингрид закатала на нем рукава и чуть притянула талию, чтобы сделать их покороче. Она цокала языком, то собирая ткань в складки, то вновь разглаживая ее. Табита почти не шевелилась. Она и припомнить не могла, когда к ней последний раз так аккуратно прикасались и обнимали.

– Ну вот, – наконец, произнесла Ингрид. – Как тебе?

– Да без зеркала как же? Нормально выгляжу?

– Думаю, вполне. Туфли есть?

– Кроссовки.

– Какой у тебя размер?

– Четвертый.

– Мои будут слишком велики. Так что обойдемся кроссовками.

– Спасибо.

– Да пожалуйста.

Ингрид еще раз внимательно осмотрела Табиту.

– Еще тебе неплохо бы вымыть голову, а волосы зачесать назад. А то вид диковатый.

– Да уж знаю…

– Может, подкрасишься?

– Не, не стоит. Заседание, наверно, долго не продлится.

Табита шумно сглотнула. Горло неприятно саднило.

– Что-то мне как-то не по себе.

– Естественно.

– Страшно. Ей-богу, ужас какой-то.

Табита проснулась еще затемно. Ее всю трясло от холода, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Смыв воду в унитазе, она принялась чистить зубы, причем так усердно, что закровоточили десны.

Микаэла молча наблюдала за нею с высоты своего второго яруса. Табита надела платье, что одолжила ей Ингрид, и пригладила его, скрыв огрехи в размерах. Затем села на койку. О завтраке не могло быть и речи – она смогла залить в себя лишь чашку чая.

Вскоре тюрьму наполнили обычные утренние звуки: заскрежетали двери камер, кто-то грубо рассмеялся, в коридоре раздался чей-то крик. Руки у Табиты тряслись мелкой дрожью, а ноги, казалось, не выдержат веса ее тела.

– Хорошо выглядишь.

– Что, правда? – обернулась Табита.

– Ага… Удачи тебе сегодня.

От этих трех слов, которые мог бы произнести кто угодно, глаза ее наполнились слезами. Чтобы не упасть, она оперлась рукой о стену.

В девять часов пришли две надзирательницы и вывели Табиту из камеры. Ей показалось, что одна из них – та самая, которая недавно ее обыскивала; впрочем, ручаться было трудно. Табита накинула на плечи свой кардиган и, выходя в коридор, мельком взглянула на себя в зеркало. Вместо лица она увидала какое-то бледное пятно и моргающие глаза – ни дать ни взять тринадцатилетняя школьница.

Проходя через центральный зал, она видела, что на нее смотрят другие заключенные. Ингрид пожелала ей удачи, что-то ободряющее выкрикнула Орла. Доносился металлический стук. Табита пыталась улыбаться.

Двери открывались и захлопывались. В замках поворачивались ключи. Табиту провели мимо стальных шкафчиков. Миновали торговый автомат. Наконец, она почувствовала холодный влажный воздух. Спереди высилась серая стена, увитая поверху колючей проволокой. Табита увидела небольшой фургон белого цвета с открытыми задними дверями.